Евреи

Евреи

Новые соседи по даче не понравились Степанычу с первого взгляда. Было в них нечто такое, отчего на душе у него сделалось тоскливо и муторно, как от начинающейся зубной боли. Но не таков был наш герой, чтобы сразу же обидеть неприятных ему людей. Для начала, бывшему моряку Северного морского флота требовалось к ним как следует присмотреться...
Побросав свои нехитрые дела, старик живо юркнул в дом, проворно вскарабкался на второй этаж и, скрываясь за посеревшим от пыли тюлем, приник к мутному окну, чтобы внимательно изучить повадки незваных гостей. Поскольку вахта обещала быть долгой, с собой Степаныч прихватил початую бутылку самогона, пару зелёных яблок и плошку окостеневшего мёда с утонувшими в нём мухами, более похожего теперь на первостепенный балтийский янтарь.
- Вот ведь принесла неладная, - пробормотал старик, спешно проглатывая первые полстакана и вгрызаясь в яблоко белоснежными зубами. – И чего их сюда только угораздило?.. Ишь, смеются, черти полосатые!.. А чего смеяться то, чего?.. Это ж Мещёра!.. Понимать нужно... Ну что за люди...
Степаныч горестно вздохнул, вытер рот рукавом и продолжил наблюдение.
Соседний участок пустовал 7 лет. Прежний его хозяин, Борька Опездух, как его неизменно именовал Степаныч, был непомерно жирный и добродушный мужчина, с серыми, водянистыми глазами и нелепым, лягушачьим ртом. Почтенный бездетный вдовец, Борис всё свободное время проводил внутри своего громадного, ангароподобного дома, откуда, с полудня и до полуночи, доносился монотонный стук молотка, перемежающийся визгливым стоном пилы. Что делал Борис внутри этого монстра последние четверть века, оставалось загадкой, но говорили разное... Одни утверждали, что он строит деревянный космический корабль на торфяной тяге, дабы покинуть на нём опостылевшую ему землю и направиться к Альфа Центавре, в надежде найти там собратьев по разуму. Другие настаивали, что гигантский дом и есть космический корабль, и что инопланетянин Борис уже прибыл в пункт своего назначения, и теперь осторожно разбирает свой космолёт, готовя плацдарм для вторжения внеземной цивилизации. Отсюда, мол, из самого сердца гиблых Шатурских болот, представители высшего разума и начнут своё триумфальное шествие на Москву, Париж и Бердянск... Третьи продолжали исступлённо твердить, что записанные на магнитофонную ленту стук молотка и шум пилы, не более чем отвлекающий маневр. На самом деле Борис, вовсе не Борис, а Об-Фездух, прямой потомок ужасающего сирийского чародея и алхимика Насруса Авусраси, умевшего превращать дерьмо в камни, камни в траву, траву в серу, а серу в пыль, из которой, впоследствии, он собирался добывать золото, но не успел, ибо погиб при ужасающих обстоятельствах. Когда воины султана Сулеймана I Великолепного пришли арестовывать чародея за казнокрадство, алкоголизм и чревовещание, он, забаррикадировав дверь лаборатории, принялся уничтожать плоды своего труда, а именно, глотать пыль... Когда солдаты, наконец, ворвались в помещение, всё было кончено - золотоносной пыли и след простыл, а на полу лежал раздувшийся до непотребных размеров труп мага, с посеревшим лицом и выпученными глазами. Именно там и зародилась ставшая затем крылатой фраза – зае@$шься пыль глотать... Однако тайные знания Насруса не погибли вместе с ним. Спустя почти пять столетий, Об-Фездух продолжает дело своего пращура, обосновав новую лабораторию в неприметном СНТ на краю торфяных болот... Здесь, под прикрытием строительства дома, он уже более 25 лет незаметно роет сеть подземных туннелей, с целью объединения всех выгребных ям в одну большую клоаку, дабы обеспечить себя необходимым ресурсом дерьма, чтобы затем, без помех, начать свои чудовищны превращения...
Шутки шутками, но на деле, истинное положение вещей знали лишь двое, сам Борис и... Степаныч. По слухам, лишь ему одному выпала необыкновенная честь быть гостем таинственного дома.
И действительно, несколько раз, Борис, очевидно совсем уже одурев от своего добровольного отшельничества, прерывал свои загадочные дела и, по-соседски, звал Степаныча в гости. Хоть сам он спиртное никогда и не употреблял, для гостя, на не хитро сервированный стол, неизменно водружалась прохладная бутылка «Старки» и одна гранёная рюмка. После чего, откинувшись на спинку самодельного кресла, Опездух, с нескрываемым удовольствием, наблюдал, как сноровисто Степаныч приканчивает настойку, как маслянеют его озорные глаза, как развязывается язык, и как, наконец, удовлетворённо крякнув и закурив, начинает старик травить свои наипохабнейшие байки, способные заставить корчится от хохота мертвеца. В такие ночи из загадочного дома не доносилось ни звука, ибо смеялся Об-Фездух хоть и от всей души, но совершенно беззвучно.
Однако рассказывать об своих посиделках с чародеем Степаныч отказывался наотрез. В противовес своей обычной говорливости, едва речь заходила о странном доме и его таинственном обитателе, старик смолкал и только его лукавые глаза посмеивался над нелепыми догадками землян...
Но однажды огромный дом опустел. Борис не появился ни весной, ни летом, ни осенью, и никогда больше. «Инсульт...», качали головой одни. «Улетел...», говорили другие. «Попался...», злорадно шептали третьи. И только Степаныч, знавший всё на свете, по-прежнему хранил молчание, но не весело, как прежде, а с печалью, точно проводил в далёкое странствие доброго друга.
Постепенно, про чудаковатого Бориса стали забывать. Участок затянуло бурьяном. Затем, стройными осинками. А потом, когда осинки окрепли и всем уже начало казаться, что подмосковные джунгли вот-вот навсегда поглотят осиротевший дом, дачу неожиданно купили. Слухам этим Степаныч сперва категорически не поверил. Но как-то в начале сентября, нанятые новыми хозяевами люди в пять дней изничтожили все осины, скосили бурьян, навезли земли, засеяли газон, поставили новый забор с металлическими воротами, а в мае, как снег на голову, пожаловали и сами владельцы, Кузнецовы, Людмила и Алексей. Их-то сразу и невзлюбило чуждое всяческим переменам тревожное как лесной зверь сердце Степаныча.
Чем именно новые соседи так ему не угодили, старик пытался понять весь день. Быть может, виной тому были их жизнерадостность, может, деловая сноровка, с которой они дружно выгружали багаж, проветривали старый дом и выкидывали из окон какое-то ветхое старье, а может, тот неоспоримый факт, что одеты они оба были не по-дачному опрятно... Так или иначе, но чувство неприязни внутри Степаныча росло и крепло, и когда самогон в бутыли иссяк, а на участки навалились сумерки, старика осенило.
- Евреи... – прошептал он, и сам, по началу, не веря своей догадке, пугливо оглянулся. Кругом было тихо. Сгущавшаяся за окном тьма липла к оконному стеклу, всматриваясь пустыми глазницами в суровое чело старика, словно прикидывая как лучше его поглотить. Степаныч облизнул сухие губы.
– Нет, ну натурально евреи, - повторил он, точно бросая вызов окутывавшему мир мраку и тут, без предупреждения, Вифлиемской звездой полыхнул единственный на улице фонарь и лицо Степаныча посветлело.
– Точно евреи! – радостно подытожил он. – Самые что ни на есть! Ух, ироды!
Старик встал, погрозил сухим кулаком в окно, до хруста потянулся и, насвистывая весёлую мелодию стал спускаться вниз, дабы отменно отужинать после тяжёлой, трудовой вахты.
Надо отметить, что с лёгкой руки Степаныча, евреем у него мог заделаться каждый. Такие никчёмные мелочи, вроде фамилии, внешнего вида и даже вероисповедания человека, (если таковое вообще имелось), старика ничуть не смущали. У него самого в углу кухни абсолютно мирно соседствовали засиженная мухами картонная иконка божией матери, портрет Ленина и, заботливо обёрнутое в целлофановый пакет, газетное фото Юрия Гагарина. Словом, душа Степаныча была широка, ум пыток, а потому в слово «еврей» вкладывал он куда более глубокий и сокровенный смысл. Так, к примеру, «евреями» были жившие в конце переулка Гусевы, которые одними из первых на участках обзавелись непростительной и совершенно ненужной, по меркам Степаныча, роскошью – электрической газонокосилкой! Травы старик отродясь не стриг, а если осока вдоль канавы начинала угрожающе надвигаться на баню, в руках Степаныча появлялся ржавый серп, которым он под корень уничтожал «прошмандовку». Схожим образом, в разряд «евреев» им были определены Фёдоровы, имевшие обыкновение носить в жару соломенные шляпы, Остроумовы, не жалеющие хорошей краски на свой забор, Биляловы, установившие рядом со своей калиткой электрический звонок, Доброславские, застилавшие стол на улице белой скатертью и подметавшие дорожки веником, и многие, многие другие. Даже первый сторож садового товарищества, Колька Черных, запойный пьяница и последняя рвань, ухитрился, на непродолжительное, правда, время, побыть у Степаныча «иудеем». Виной тому был почти новый мотоцикл «Урал» с коляской, доставшийся Кольке по наследству от спившегося дядьки. Прежде чем Колька успел съехать на своём железном коне в канаву и начисто его угробить (сам, естественно, не получив при аварии ни единой царапины, по причине своего мертвецкого опьянения), он целую неделю гонял на стальном коне по соседним деревням, абсолютно позабыв про своего верного собутыльника Степаныча...
- Вот ведь странные люди, евреи эти, - рассуждал тем же вечером старик, поедая яичницу с чёрным хлебом и бросая косые взгляды на ожившие окна соседнего дома. – Вот чего им, спрашивается, в своей Америке не сидится?.. Так и тянет их сюда, басурманов, так и тянет... И ладно бы просто приезжали, пёс с ними, так ведь и порядки свои устанавливать начинают!.. Косилки покупают, будто рук у них нет, звонки ставят, словно и крикнуть уж нельзя... Да и чего кричать-то?.. Открыто ж всё... было... Не то что сейчас... Эх, были времена – верёвочку натянул – вот тебе и забор! Две жерди воткнул – калитка! Подлез - и дома, и порядок!.. А сейчас?.. Мерзость одна... Ни тебе вида, ни тебе понимания... А всё от чего это?.. А всё от дикости!.. Заборы понатыкали и сидят за ними как мыши... Никакого размаху... Да и евреи тоже не те пошли... У нас вот на заводе был один, и ничего, с пониманием... Танкист!.. Всю войну прошёл! Кулак что буханка! А пил как?! А матерился?! Человек! А эти, тьфу, мелюзга... Смотреть тошно... Нет, ну где это видано, чтобы дорожки на участке веником подметают, а!? Я дома не подметаю, а они... Одно слово - вредители...
Долго кручинился, таким образом, Степаныч. Долго жаловался своему отражению в чёрном окне веранды. Но к полуночи приободрился.
- А вот только хрен вам! – радостно хлопнул он по столу трудовой ладонью и горделиво приосанился. – Шиш вам да камыш! Не на тех напали! С роду тут такого безобразия не было и никогда и не будет!.. Выстоим!.. Не прогнёмся!.. СГНОИМ!
Степаныч ещё раз звучно стукнул по столу, проглотил последние капли самогона, бросил бычок в консервную банку и улёгся тут же, где сидел, на продавленном диване, накрывшись распоротой брезентовой палаткой; и сны ему снились соответствующие.
Утро застало его врасплох. Встававшее солнце немилосердно пекло ему спину, и старик кряхтел и ворочался, не желая, однако, сдаваться и перебираться в прохладу второго этажа.
- Пережду, гнида, – ворчал он, обливаясь потом, и тщетно пытаясь загородиться от солнца горячим брезентом. – Не на того напало, паскуда... Шиш да камыш...
Наконец, после часа ожесточённой борьбы, солнце укатилось за соседский дом, и старик, победоносно позёвывая, вновь начал проваливаться в дремоту, как вдруг...
- Василий Степанович!.. Доброе утро!.. Это сосед ваш, Алексей... Вам нужно чего?.. Мы тут в город собрались, решили узнать, по-соседски так сказать, вам купить что-то?.. Василий Степанович?!
От этих звуков Степаныч вскочил с дивана точно ошпаренный и перепуганной канарейкой заметался по веранде. Тридцать лет его никто не называл по имени отчеству, да к тому же с похмелья... Голос снаружи, меж тем, не стихал.
- Так как, Василий Степанович, вам нужно что, в городе? Вы не стесняйтесь, говорите, нам не трудно. Мы на автомобиле.
Эти слова застали старика, слегка уже оправившись от первого, простительного испуга, на лестнице второго этажа. Затаив дыхание и по-детски высунув кончик языка, Степаныч попытался бесшумно пробраться наверх, чтобы там, в прохладной мгле своей берлоги, молча, как раненный медведь, залечь и переждать нашествие супостатов. Затея ему почти удалась, но, на предпоследней ступеньке, он ненароком наступил на край палатки, в которую он до сих пор кутался точно в римскую тунику... Споткнувшись, старик судорожно схватился обеими руками за воздух, в сердцах выругался и, со страшным грохотом, кубарем скатился вниз, едва не откусив себе язык и в кровь ободрав колени и локти.
- Тудыть тебя растудыть, да в бога душу военно-морскую матерь килем набок, - прорычал старик, поднимаясь на ноги и оглядывая ободранные суставы. – Это что ж такое-то, а? Совсем житья трудовому человеку не осталось...
Некто в белой панаме, услышав в доме шум, и заметив через окно какое-то движение, неистово замахал руками.
- Доброе утро! У вас калитка открыта была, ну я и заглянул... По-соседски так сказать... Хотел спросить, вам ничего не нужно в городе, а то мы едем...
Пойманный с поличным, Степаныч беззвучно взвыл, прошагал к двери и порывистым жестом распахнул её настежь.
- Хлеба! – промычал он, не вполне ещё владея прикушенным языком.
- Простите? - откликнулся Кузнецов, удивлённо переводя взгляд с безумного лица Степаныча на его колени, локти, палатку и обратно на лицо. – Что вы сказали?..
- Хлеба, - сипло проревел Степаныч. – Хлеба и консерву. Бычок в томате. Черноморский!
Последнюю фразу старик почти прокричал, но ранний гость, кажется, не придал этому большого значение и лучезарно улыбнулся.
- А, понял... Хлеба и бычки в томате... Хорошо... Вы уж простите, что я без приглашения, - затараторил он, снимая с головы белоснежную панаму. - Меня Алексеем зовут. А вон жена моя, Людмила. Мы ваши новые соседи. Рад знакомству...
Голос Кузнецова дрогнул, встретившись с затравленным взглядом Степаныча. Так смотрит попавший в капкан волк на желающего ему помочь человека. Впрочем, длилось это не более нескольких секунд, после чего, взгляд старика вновь стал твёрдым как орудийная сталь. Он плотнее запахнул свою тунику и посмотрел на гостя взглядом потревоженного Нерона. Возникла пауза.
- Так, значит, хлеба и бычков... – пробормотал, наконец, Алексей, не зная как ещё поддержать разговор. – Верно?..
- Верно, - угрюмо процедил старик, бронзовея лицом
- Черноморских...
- Чер-р-рноморских!
- Ага... Ясно... Понятно... Ну, что ж... Я пойду тогда?..
Степаныч, превратившийся к этому моменту в грозное изваяние самому себе, снисходительно повёл бровями. Кузнецов, помяв в руках панаму, начал пятиться.
- Тогда мы как вернёмся, я загляну, хорошо?.. Часика через три...
Нерон чуть заметно кивнул.
- Вот и славно... – расплылся в улыбке Кузнецов. – Тогда, до встречи.
Он ещё немного попятился, потом стремительно развернулся, шмыгнул в распахнутую калитку и был таков. Степаныч, с видимым равнодушием сплюнул на землю, зевнул и неспешно закрыл дверь, точно вновь собирался лечь спать. На самом же деле, скинув ненавистной палатку, он пулей взмыл на второй этаж, и приник к окну. Кузнецов как раз закрывал ворота. Людмила уже сидела в машине и чему-то улыбалась. Степаныч нахмурился.
- Вот ведь негодники, - пробормотал он. – Подстерегли... И имя ведь моё, подлецы, у кого-то выпытали... Не иначе у сторожа... Ну что за люди?! Тьфу!..
Кручинясь, старик опустился на стул и загоревал. Не так он видел их первую встречу, совсем не так.
- И на кой чёрт я на их хлеб согласился!? – сокрушался он вполголоса. – И бычков ещё, в придачу, старый дурак, попросил... Ведь купят, паразиты, обязательно всё купят! И привезут! Такой уж они народ... А платить то им чем, спрашивается, а?! Об этом они, подлецы, подумали!? Нет! Куда им... Пенсия в четверг, а сегодня только суббота! И не стыдно же вот так вот людям с утра по чужим участкам шляться, да клянчить всякое... Э-хе-хех...
Степаныч косо посмотрел на пустую бутыль самогона, лежавшую у его ног и понял, что пора ему навестить своего старого друга, сторожа.
- Заодно и про евреев его порасспрошу, - причмокнул губами старик. – Авось слышал что...
Степаныч хитро прищурился и решительно встал. Пружинистым шагом он покинул участок и двинулся к Кремлю, как в народе называли сторожку и примыкающей к ней магазин, разнюхивая по пути свежие сплетни и всласть угощаясь чужим табаком.
Однако у сторожки его ждало глубокое разочарование, в виде Галины, жены сторожа, дамы весомой во всех ракурсах и отношениях.
Смерив Степаныча неодобрительным взглядом, она, не без злорадства, сообщила ему, что Славка, муж, алкаш проклятый, с вечера ушёл на ночную рыбалку с двумя дачниками, и до сих пор не вернулся. Старик завистливо присвистнул. В последнюю свою ночную рыбалку, они со сторожем так напились на небольшом острове посреди озера, что проткнули топором взятую на время надувную лодку, сожгли одно весло и так перепутали свои снасти, что выбросили их к чёртовой матери. Вдобавок ко всему, отплывая утром «на материк», они начисто забыли залить водой остатки костра, так что к вечеру следующего дня, небольшой торфяной островок был весь окутан едким дымом. Торф тлел степенно, так что огню потребовалось почти две недели, прежде чем на месте крохотного зелёного оазиса, на поверхности воды образовался горелый блин, с обугленными остовами берёз и зияющими ямами, в которых застыла черная и тягучая, точно нефть, вода.
- Тогда передавай привет... Как вернётся, - весело подмигнул сторожихе Степаныч, хотя у самого на душе кошки скреблись.
- Передам, передам, - ухмыльнулась Галина, подперев свои могучие бёдра столь же могучими руками. – Смотри в навоз не наступи...
Пропустив мимо ушей последнюю, обидную реплику, старик, битый, но не побеждённый, обогнул сторожку и пристроился в хвост очереди в магазин, последней его надежды на халявное спиртное. Тут, разморенной зноем толпе, ему не раз удавалось завязать разговор с нужными людьми и, взамен, бесплатно угоститься холодным пивом. То были его охотничья угодья, и он окинул их одним опытным взглядом старого браконьера, чтобы понять, кто станет его жертвой. Но, увы, этим утром фортуна окончательно отвернулась от Степаныча. Во всей очереди почти поголовно стояли одни бабы, а один мало-мальски подходящий мужичок, с глазами грустными и прозрачными как сентябрьское небо, купил шесть пачек сливочного пломбира и печально удалился.
- Тьфу, неладная, - сплюнул старик и нехотя побрёл домой. – Никакого житья трудовому народу... Ни тебе поспать, ни тебе выпить... Ладно, хоть чаю с мёдом напьюсь... А Славка, паскуда, пусть мне только на глаза попадётся... Вспорю...
Степаныч схватился за рукоятку самодельного ножа, что вечно болтался у него на ремне и глаза его потемнели от праведного гнева. В этот момент, его и нагнала машина. Старик, который уже и думать позабывший про своё утреннее приключение, забавно подпрыгнул, когда его внезапно окликнул знакомый голос.
- Василий Степанович! Держите! Всё как вы заказывали... Хлеб и консервы... Мы только не знали белого вам или черного, так что держите оба...
С этими словами, Кузнецов сунул через опущенное окно Степанычу в руки восхитительно пахнущий свежей сдобой пакет. Совсем растерявшийся старик что-то прошамкал в ответ, но Кузнецов испуганно замахал руками:
- Что вы, что вы!.. Какие счёты... Такая мелочь... Ничего не нужно... Хорошего дня!..
И, словно боясь, что старик передумает, он лихо включил скорость и умчался.
Когда пыль осела, Степаныч недоверчиво обнюхал наисвежайший батон, помял в жадных ладонях ещё тёплую, пахнущую кислинкой половинку чёрного, настойчиво постучал жёлтым ногтем по банке черноморских бычков в томатном соусе, точно желая знать, есть ли кто дома, а потом с чувством выдохнул:
- Ну точно евреи!..