Феникс и Ледяная

Глава первая. Остров вечной зимы (ч.1)

Белая Невеста дышала стужей в лицо, рассыпая иней на пушистые ресницы. Танцевала рядом – беспечная, свободолюбивая. Ветер, ее дикий безымянный спутник, бросал в меня снежинки, словно шкодливый зверек.

Я не замечала колких прикосновений зимы – явления на Крамарке незыблемого, вечного. Нерешительно топталась на месте, искоса поглядывая на сестру.

– Давай, Сольвейг, у тебя получится! – ободряюще кивнула Летта, которая играла роль моей наставницы вот уже несколько зим.

Я с обреченным видом повернулась к воткнутой в пушистый снег вазе из тонкого стекла. Набрала в легкие воздуха с ароматом еловых иголок и спела короткую музыкальную фразу – энергичную, отрывистую, взрывную. Во всяком случае, таковой она подразумевалась.

Вышло ужасно – приумноженный эхом вскрик девчонки, увидавшей здорового инеевого паука. Я вздохнула и послала Летте виноватый взгляд.

– Пой не голосом, не связками – сердцем! Сосредоточь всю силу, что в тебе скрыта, сплети ее в один большой клубок. – Сестра сжала ладонь в кулак и тут же резко разжала пальцы. – А затем выплесни наружу, высвободи ее! Пой!

Я зажмурилась и запела. Увы, я слишком старалась и слишком боялась снова подвести Летту: Песнь получилась чересчур громкой и резкой. Так пронзительно и фальшиво звучит скрипка в руках человека, который коснулся ее струн в первый раз. Снежнокрылки, что устроились на припорошенных инеем еловых ветвях, испуганно разлетелись в разные стороны, а вазе все было нипочем.

Я в отчаянии помотала головой. Так стыдно!

– Попробуй еще раз, – мягко сказала Летта.

Я смотрела на вазу как на злейшего врага. Вгляделась в светлое стекло, словно пыталась проникнуть в само его естество, выискать его слабости – что отчасти и было правдой. Сосредоточилась и запела так, как учила Летта.

На этот раз мой голос звучал иначе – сильнее, глубже. И песня стала иной. Не человеческой. Раздался хруст, по упрямому стеклу зазмеилась тонкая трещина – серебристо-белая, словно иней.

Радоваться долгожданному успеху мешало понимание: мои способности все еще слишком скромны. Музыку, что обычно лилась с моих губ, тяжело назвать полноценной Песнью – уникальным даром ледяных сирен. У меня идеальный слух, чистый голосок, приятный тембр, и по человеческим меркам пою я неплохо. Однако мои связки, призванные стать связующими нитями между мной и магией сирены, не восстановились до сих пор.

Моя Песнь потеряла былую мелодичность и звучала слишком неуверенно. На тихие вибрации моего голоса окружающий мир не реагировал вовсе. Мы с Леттой пробовали разные ноты, разные тональности, но результат был всегда один. Сиренья магия пробуждалась лишь тогда, когда я использовала более громкую, напористую грань своего голоса. Но и это получалось далеко не всегда.

К тому же, подобная Песнь – звучная, отрывистая, с резкими переходами от одной ноты к другой, излечивать не способна. Она способна только разрушать.

Бросив взгляд на стену живого зеленого леса, за которой прятался Ледяной Венец, я поежилась. Я – не Фрейдис, которая годами вынашивала планы обнаружить гнездо исчадий льда, добраться до него и уничтожить. Я с детства грезила мечтой стать целительницей… но была так же далека от этой мечты, как и восемь лет назад, когда случилась беда.

С тех пор моя Песнь уже не звучала так, как раньше.

Мы все никак не могли подобрать к моим родовым способностям заветный ключ. Никак не могли сделать из меня настоящую ледяную сирену.

– Ничего страшного, – улыбнулась Летта. – Теперь попробую я.

Могла бы сказать: «Смотри, как надо». Но, чуткая и сострадательная, никогда такого не говорила.

Летта отошла на шаг от вазы, прикрыла глаза и разомкнула губы. То, что донеслось до моих ушей, разительно отличалось от моего бездарного пения. Звук шел изнутри, из души, из сердца Летты. Шел по нарастающей, становясь все громче, выше и звонче. Будто кто-то раскручивал спираль, конец которой с каждой секундой становился тоньше и острей. В какой-то момент почудилось, что Песнь Летты способна иглой проколоть набухшие облака, чтобы усеять землю белоснежным пухом.

Она могла варьировать силу своего голоса, настраивать его, как чрезвычайно хрупкий и капризный инструмент. И сейчас – как, впрочем, и всегда – настроила его идеально.

Летта брала не громкостью, а разрушительной точностью, филигранностью. Роняла ноты, словно бритвенные лезвия, игольчатые шипы, острые льдинки. И когда ее Песнь преодолела порог, за которым для людей звук становится неслышим, ваза пошла трещинами и разлетелась на части.

Я понуро смотрела на блестящие в снегу осколки. Источник нашего дара был один, но воплощение разнилось. Летта была всего на пять лет старше меня, но уже изумительно владела искусством сиреньего пения. В ее вьющихся, темных с рождения волосах уже появилось несколько бело-серебристых, словно изморозь, прядок. Когда дар ледяной сирены раскроется в полную силу, локоны Летты станут прекрасным белоснежным полотном. Я не сомневалась, что это произойдет совсем скоро.

Ледяных сирен с абсолютно белыми волосами на Крамарке было не так много. Одной из них была Фрейдис, чей сын Риг проявил немалую настойчивость, ухаживая за Леттой. Другой – из тех, кого лично знала я – старая Магнхиль, лучшая целительница Атриви-Норд. Та самая, что лечила мое разорванное когтями исчадия льда горло. Та, что пыталась спасти и нашу мать. Магнхиль умерла на сто сорок пятом году жизни – предел даже для ледяных сирен, которые словно замораживали время, благодаря чему жили дольше обычных людей.

Мне же скоро исполнится семнадцать. К этому времени ледяные сирены уже вовсю постигают свой дар, но моя Песнь набиралась силы так медленно!

Я упорно вставала за час до рассвета, на тренировки с Леттой шла с легкой надеждой, робким ожиданием чуда… и возвращалась домой разочарованной и полностью разбитой. Так повторялось изо дня в день.

Каждый вечер я по несколько минут стояла у зеркала. Не для того, чтобы вдоволь насмотреться на свое отражение – тщетно надеясь разглядеть хоть одну инеевую прядку в темно-русой копне. А видела только едва различимые белесые полосы на горле – вечное напоминание о причинах моих неудач.