Финальная глава

Финальная глава

Финальная глава

Едва ли, можно найти журналиста, который ни мечтал в какой-то период своей жизни  написать эдакий шедевр, навсегда освободивший бы его от необходимости заниматься мышиной возней, именуемой литературным трудом, и вызвавший зависть коллег-газетчиков. Я отнюдь не исключение.

Первая причина, по которой до сих пор не написал шедевр, состояла в том, что, подобно большинству перспективных молодых людей, я слишком много свободного времени проводил в кафе у Таффи, обсуждая внутреннюю и внешнюю политику, право на демонстрации, преимущества блондинок перед брюнетками и другие проблемы вместо того, чтобы крепко зажать пишущую машинку между коленей и час за часом стучать по ней с безграничным упорством.
Однако главной причиной (и я был вынужден себе в этом признаться) было то, что нечего было написать, нечем потрясти мир. А раз так, то какой смысл переводить впустую бумагу и ленту пишущей машинки. Но все же я продолжал писать, в надежде нащупать то, что оправдало бы мои усилия и вылилось бы на бумагу в виде готового романа.
Когда в заголовках новостей крупных газет страны появились сообщения о новых подробностях дела Майка Келсона, я подумал: а может быть, это именно то, чего я ждал? И чем больше над этим размышлял, тем больше убеждался, что, наконец, нашел тему своего романа. Дело же Майка Келсона состояло в следующем.
Жертва трущоб, он выбрал преступную жизнь, а вернее был вовлечен в нее, как только научился ходить. К тридцати годам его репутация была испорчена множеством арестов, обвинениями в мелком воровстве и несколькими годами тюремного заключения. Затем настала та роковая ночь. По словам офицера полиции Маккласки, патрулировавшего в парке, из густых зарослей раздался ужасный крик - "крик боли", как он выразился, а затем шум борьбы. Маккласки выхватил пистолет и бросился туда. Ему открылась такая картина: на траве лежал мужчина с кровоточащей раной в груди, а над ним стоял мужчина. В руке у него был нож, с тонкого лезвия которого все еще капала кровь. Это был Майк Келсон.
По его же версии, он проходя ночью через парк, услышал вдруг из кустов нечто, похожее на всхлипывания. Решив, что скулит потерявшаяся домашняя собака, он направился в заросли и увидел лежавшую на земле девушку, почти раздетую, и наклонившегося над ней мужчину с приставленным к ее горлу ножом.По его словам, он бросился на насильника, а тот пытался убить его. Тем временем девушка подобрала свои вещи и убежала. Во время схватки противник Майка напоролся на нож грудью. Конечно никто не поверил Майку, он хорошо был известен полиции, а погибший, некто Бертрам Маклесс, оказался вполне безупречным гражданином. Так Майк оказался в газовой камере.
Через два дня после того, как газеты известили о казни Майка, в полицейское управление ворвалась рыдающая Мэри Хетхорн пятнадцати лет. Сквозь приступы истерического плача она рассказала следующее. Живет без родителей со строгой теткой. В тот день неизвестный человек, угрожая ножом, затащил ее в кусты и износиловал. Уверена, что этот мужчина убил бы ее, чтобы скрыть следы, если бы не появился другой мужчина и не набросился на ее мучителя. Потом был шок, поездка с теткой в Европу и возвращение домой. Ей было очень стыдно и она ничего никому не рассказала о произошедшем. О суде над Майком тоже не читала, о приговоре и о казни узнала из газет случайно и сразу прибежала в полицию.
Вот это сюжет!Майк Келсон, парень с преступным прошлым, "дно" общества. Его позор, вдруг совершает героический поступок, спасая жизнь девушке, в результате чего, по злой иронии судьбы, оказывается в газовой камере. Вместо того чтобы получить медаль за храбрость!
Я принялся за работу. Отыскивал, где только можно, газетные сообщения, касающиеся этого дела, и тех людей, которые в него были вовлечены. Сидя в своей комнате, до боли в спине стучал по машинке, делая наброски романа. Дошло даже до того, что перестал бывать в Таффи.
     Но вдруг в один прекрасный день понял, что книга, плод длительных и самых упорных трудов в моей жизни, - это бессмысленный хлам, не стоящий даже той дешевой бумаги, на которой я печатал. Что я сделал? Всего лишь переписал и преукрасил давно всеми прочитанные газетные статьи. Мое открытие было для меня невыносимым ударом, но все-таки я решил закончить книгу. Я начал упорно, день за днем искать причину неудачи. И наконец понял, в чем дело. Майк Келсон получился у меня марионеточным персонажем, не хватало какого-то эмоционального импульса. Нужно было подчеркнуть в романе ошибку правосудия, но в еще большей степени мне хотелось, чтобы читатель почувствовал то, что ощущал Майк, находясь в камере смертников. Мне нужен был финал, кульминационная глава, в которой был бы тот самый эмоциональный импульс.
И я придумал, что мне нужно сделать, чтобы создать истинную атмосферу финальной главы! На следующий день, придя на работу рано утром, сразу направился в застекленный кабинет редактора Толлмена.
- Мне нужен двухнедельный отпуск, начал я.
- Ты уже был в оплачиваемом отпуске, - напомнил мне редактор.
- Это мне необходимо. Я пишу книгу, - продолжил я.
- Знаю. Великий Американский роман.
Я пропустил его выпад мимо ушей.
- Может быть. Все зависит от того, окажите ли вы мне поддержку, - и я рассказал ему, что надумал сделать.
Толлмен смотрел на меня так, как будто давно уже подозревал, что у меня не все в порядке с психикой, а мои слова лишь убедили в этом.
- Ты ненормальный, - наконец произнес он, - как бы там ни было, я не могу тебе помочь.
- В таком случае все разговоры про то, что у вас куча влиятельных друзей, не больше, чем пустая болтовня! - взорвался я.
Он смотрел на меня в раздумье, скривив угол рта, в котором была сигарета. Левый его глаз был прищурен из-за дыма.
А я продолжал напирать:
- Нет у вас никакого влияния. Вы просто не в состоянии этого добиться!
Единственно, что Толлмен не мог проигнорировать, так это брошенный ему вызов. Вероятно, поэтому он стал одним из лучших редакторов в стране... Через два дня я оказался в тюрьме, в одной из камер-одиночек для смертников. Одет я был в серую униформу с номером 242403. В камере были мойка, уборная, столик, стул и бумажные стаканчики для воды. У меня были с собой тетради и карандаш. Только Толлмен и начальник тюрьмы Симмс знали, почему я здесь. Мне хотелось побыть в "шкуре" Майка Келсона, попытаться понять, что чувствовал он перед смертью. После выхода я не имел права никому рассказывать, что находился в тюрьме.
Итак, я начал получать эмоциональный импульс сразу. В камере стояла могильная тишина. Слабые стоны, доносившиеся из камеры напротив, только подчеркивали, а не нарушали ее. Там находился Боствелл, смертник. Он был уже на пути, ведущем к забвению, и через пять дней должен был его завершить.
Скоро мне стало не по себе, захотелось выкурить сигарету. С собой взял пол пачки, но спичек не было. Приговоренному не положено их иметь, чтобы не поджег свое постельное белье или одежду. Не положено ему иметь ни стекла, ни острых предметов, чтобы не смог нанести себе увечье. Даже обувь его сшита из мягкого войлока. Человек, приговоренный к смерти, не может убить себя собственными руками. Он обязан жить и ждать конкретного дня и часа. Его жизнь больше не принадлежит ему. Какая ирония!
Я разорвал сигарету, набрал в рот табак и снова принялся за работу. Через несколько минут, почувствовал тошноту, с отвращением выплюнул мокрый табак в унитаз и прополоскал рот.
Принесли ужин. Потянувшись за подносом, поданным мне через проем, я встретился глазами с офицером Маккласки, арестовавшим Майка Келсона той ночью в парке. С тем самым Маккласки, которого безжалостно бичевал в своих статьях. Если он и узнал меня, то не подал виду.
Мои статьи об офицере Маккласки были далеко не хвалебные. Я обвинял его в том, что он не смог отличить вопль испуганной девушки от, как он выразился, "крика боли", что он не уделил версии Майка никакого внимания, а ведь он должен был сразу же ее проверить. Одним словом ставил ему в вину то, что безвинный человек окончил жизнь в газовой камере. И вот выясняется, что теперь он - мой надзиратель. Возможно мои статьи стали причиной того, что он ушел из городской полиции и нашел себе место в тюрьме. А может, просто захотел сменить работу? Конечно, это уже не имело никакого значения, и тем не менее я никак не мог отделаться от тревожных мыслей.
Из полудремотного состояния меня вывел нечеловеческий, звериный вопль. Сквозь пронзительный срывающийся крик я еле разобрал слова.
- Помогите мне! Кто-нибудь, помогите! Я не хочу умирать! Я не виновен!
Снова и снова раздавались крики, пока не скрипнула стальная дверь и не появился ночной надзиратель, а с ним худой человек с черным чемоданчиком тюремный врач. Они вошли в камеру Боствелла. После этого крики постепенно стихли.
как страшно! Знать, что смерть подходит все ближе, и что никакая сила на свете не может ее опередить, и все же надеяться, молить, кричать... яа у Боствелла было впереди еще четыре жуткие ночи.
На следующую ночь было еще хуже. Крики, от которых холодела спина и разрывались нервы. И все это продолжалось до тех пор, пока не пришли надзиратель и врач. Еще через сутки все началось раньше обычного.  Боствелл совсем потерял голову, его вопли напоминали крики животного, подвергаемого невыносимой пытке. Он бился кулаками в дверь, в решетку, в стены. Все это продолжалось даже после прихода врача.
Я встал с койки и подешел к двери как раз тогда, когда врач с надзирателем волокли стонущего Боствелла, и увидел только номер на его мокрой от пота куртке - 22220.
Меня потрясло. Боствелл сломался окончательно, хотя ему оставалось еще две ночи. Интересно, что они собирались с ним сделать на этот раз? Ввести ему какой-нибудь успокоительный препарат?
Остаток ночи я провел без сна, обливаясь холодным потом и страстно желая курить. Наконец то, ради чего оказался в тюрьме: финальную ноту романа о Майке Келсоне - он прошел через жуткое отчаяние от сознания того, что никто не придет ему на помощь!
Мне захотелось немедленно выбраться от сюда!
- Передайте начальнику тюрьмы Симмсу, чтобы меня освободил, - сказал я наутро надзирателю, принесшему мне завтрак. Его худое лицо исказилось от изумления.
- Я предполагал, что побуду здесь неделю, - продолжил я. - Но хочу выйти прямо сейчас. Передайте начальнику. Он поймет.
Через полчаса надзиратель вернулся, держа в одной руке сверток с одеждой.
- Следуйте за мной.
Я подхватил тетради с карандашами и, обрадованный, поспешил за ним.
Он открыл дверь соседней камеры - у меня по спине пробежали мурашки.
- Сюда, - сказал он и бросил сверток с одеждой на койку.
Только когда дверь с грохотом захлопнулась за мной, я понял, что нахожусь в камере, которую недавно занимал Боствелл, и что одежда, лежащая на койке, - моя новая форма.
- Мне нужно передать начальнику... - начал было я, но надзиратель оборвал меня:
- Его нет на месте.
- Ну хорошо, кто-то же должен быть за него. Передайте, что я хочу выйти от сюда! Или позвоните Толлмену, редактору газеты.
- Передовать сообщения от заключенных запрещено, - ответил он. - Это противоречит инструкции.
Стальная дверь с лязгом закрылась. Наступила тишина.
Я долго сидел на койке, ничего не соображая. Потом стал рассуждать. Возможно, начальник тюрьмы уехал на выходные и вернется вечером или на следующий день. В любом случае Толлмен должен рано или поздно позвонить, чтобы узнать, как я себя чувствую. Не стоит волноваться. Я взял в руки куртку, и меня словно ударило током: на ней стоял номер 22220! Наверное это ошибка! Кто-то перепутал куртки. Что же делать?
Не знаю сколько времени прошло, но вот дверь отворилась, и передо мной оказался Маккласки с тележкой. Вот кто мне все объяснит!
- Послушайте Маккласки, вы ведь помните меня. Я Билл Хендрикс из "Газеты". Я написал несколько статей о вас в связи с делом Майка Келсона. Вы ведь знаете меня, правда?
Он протянул мне поднос. Его взгляд ничего не выражал.
- Никогда в жизни о вас не слышал, - бесстрастно ответил он. - Для меня вы всего лишь номер 22220.
И он направился к двери.
- Эй, Маккласки, - закричал я. - Вы должны передать начальнику...
Он захлопнул за собой стальную дверь. Маккласки лгал. Без всякого сомнения, он узнал меня. И номер на куртке не был ошибкой. От кошмарных мыслей, бродивших в голове, волосы вставали дыбом.
Маккласки пришел только вечером, когда настало время ужина. С ним был рослый надзиратель, который забрал брошенную мной одежду и поднос с едой.
- Послушайте, - начал я. - Вы обязаны... - Он не обращал на меня никакого внимания.
Я схватил его за руки и закричал:
- Я прошу вас пойти к начальнику тюрьмы или к тому, кто его замещает...
Надзиратель уже слышал все это сотни раз. Я вел себя так же, как и Боствелл и Келсон, и все, кто был здесь до меня. Он привык к тому, что осужденные всегда кричали и бросались на него. Это было частью его работы.
Рыдая, я упал на койку. Стальная дверь в коридоре закрылась, и снова наступила тишина.
По ту сторону этой двери был иной мир, равнодушный к моим страданиям. И вдруг мне в голову пришла идея: нужно было отправить туда послание. Надо написать в двух экземплярах всю историю - о моей книге, о том, как Толлмену и начальнику тюрьмы Симсу удалось "устроить" меня сюда, чтобы я смог почувствовать атмосферу, и что по какой-то причине произошла ошибка. Закончить все надо мольбой о помощи. Одну копию я собирался положить на поднос под тарелку, чтобы она попала в руки кому-нибудь на кухне, а другую дать прочесть надзирателю или же силой заставить его сделать это.
Открыв одну и тетрадей, я оглянулся в поисках карандашей. Их не было. Надзиратель забрал их вместе с одеждой. Я отшвырнул тетрадь и снова рухнул на кровать. Кошмары всю ночь сопровождали меня, я стонал.
Утром раздался звук открывающегося засова. Я закричал:
- Я не Боствелл, а Билл Хендрикс из "Газеты"! Пойдите к начальнику и скажите...
- Успокойтесь, - ответил надзиратель, - ваши неприятности скоро закончатся. После обеда у вас будет посетитель.
Посетитель! Понятно, или начальник тюрьмы, или Толлмен решили поинтересоваться, как идут мои дела. Их ждет сюрприз! А Маккласки придется многое объяснить! Я немного успокоился и стал ждать.
Наконец дверь с грохотом открылась. Я оказался лицом к лицу с высоким худощавым человеком в рясе с белым воротничком. От изумления я открыл рот.
- Прошу вас, - сказал он низким, приятным голосом. - Давайте присядем, поговорим.
Мы присели на край койки.
- Сын мой, - начал он, - не хотите ли вы что-нибудь рассказать мне?
Хотел ли я?! Я рассказал ему всю историю от начала до конца.
Он сочуственно покачал головой.
- Начальника тюрьмы в настоящий момент нет, но я уверен, что к вечеру он будет. - Наступила пауза. - У вас больше нечего сказать мне?
- Нет, - ответил я.
В дверях священник обернулся и добавил:
- Хочу вам сообщить, что на ужин вы можете заказать себе все, что пожелаете. В пределах разумного, конечно. Так полагается.
Я похолодел от ужаса.
- Мужайтесь, сын мой, - произнес он, пытаясь меня успокоить. - Утром мы будем с вами.
Он не поверил ни одному слову из сказанного мною.
Естественно, я всю ночь не спал, пребывая в каком-то отключенном состоянии.Меня невыносимо терзало сознание трагикомичного всего происходящего. Оказавшись в тюрьме для того, чтобы испытать чувства человека, совершившего единственный в жизни героический поступок и, тем не менее приговоренного к смерти, для того, чтобы написать финальную главу книги, я сам очутился в его роли, и мои испытания должны были стать финальной главой моей собственной жизни. И все из-за того, что я впервые сделал попытку создать что-то действительно стоящее! Невероятно и страшно.
...Рано утром за мной пришли трое надзирателей и человек в черной рясе. Попытался сопротивляться, но они вытолкали меня из камеры и волоком потащили по корридору. Я знал о людях, которые перед расстрелом хладнокровно смотрели в глаза солдатам, ждущим команды "огонь", или же поднимались на эшафот с не завязаными глазами, бросая, тем самым вызов палачам. Я же был сделан из другого теста.
Меня втолкнули в едва освещенную комнату и закрыли дверь. Ноги у меня подкосились, и я со стоном рухнул на колени. И тут почувствовал запах газа. Пытаясь не дышать, понял, что теряю над собой контроль. Меня трясло. Тогда я зажмурился и стал ждать агонии.
Когда снова открыл глаза, дверь бокса была распахнута. Не понимая, что происходит, я медленно встал на ноги, нетвердыми шагами направился к двери, и схватившись руками за косяк, вошел в комнату. Там были какой-то офицер, Маккласки, начальник тюрьмы и Толлмен. На лицах у них были идиотские улыбки. У всех, кроме Толлмена. Он просто корчился от смеха.
Получил ли я этот эмоциональный импульс, которого искал? Конечно! Благодаря Толлмену и его влиятельным друзьям, устроившим все это представление. Собираюсь ли закончить Великий Американски Роман? Конечно! Как только приду в себя и у меня перестанут так сильно трястись руки...



Отредактировано: 02.02.2018