Для меня наш секс начался ещё до того, как она села ко мне в машину; прежде, чем я услышал её тонкий дрожащий голос. Будь она мужчиной, я решил бы, что её голос просто-напросто пока не сломался, но она была девушкой — женщиной, пусть и юной, — с бархатистой кожей цвета карамели — результат летних каникул у стариков в деревне — и эти вибрирующие нотки, вырывающиеся из её горла писком, когда она спрашивала, какую компанию представляет гость, кричали о юности, о невинности, о решимости избавиться от невидимых, достаточно прочных, но вместе с тем уже кем-то надломленных оков, скромности.
Я сидел в первом ряду лекционной аудитории экономического факультета и наблюдал, как она носится по сцене, отдавая распоряжения сокурсникам. Я усмехался: почти начальница. Не по погоде лёгкое платье оголяло её стройные ноги. Она сжимала их, скрещивала, точно ей что-то мешало. Сначала я подумал, что она балуется различными штучками, популярными среди её ровесниц (сколько ей? девятнадцать? двадцать?), — всё-таки их поколение более раскрепощено: в их возрасте мы не могли даже представить, что в женщину можно засунуть что-то кроме члена, и то лишь после свадьбы, — но понаблюдав за ней некоторое время, понял, что виной её зажатости была стеснительность. Она бросала взгляды на парня, сидевшего за ноутбуком, и всякий раз, когда парнишка тряс немытой гривой и что-то бурчал себе под нос, она вздрагивала и стискивала ноги.
Клянусь богом, он выглядел отвратительно. Толстый, будто расплывшееся желе, в грязной футболке: он хватался то за очки, то за сальные волосы и постоянно бубнил, бегая пухлыми пальцами по клавиатуре. Но он нравился ей: я видел, какими глазами она смотрела на эту хуманизацию Джаббы, и недоумевал, как подобное способно возбуждать. Запах его пота улавливал даже мой сосед-пенсионер: у стариков, как известно, с возрастом все ощущения притупляются, но ядрёное амбре, исходившее от студента, видимо, пробило не только нос мужчины, но и нервную систему. Я отметил, как дёргался его глаз, когда он, достав из портфеля флакон, очертил вокруг себя круг из парфюма.
Но она не слышала: ни отвратительного запаха, ни брани, которой он крыл и её, и компьютерную систему. Едва парень открывал рот, как она превращалась в водопад и её ноги становились единым целым. Полагаю, женщины любят убогих — такова их природа: пожалеют, приютят и обогреют любого юродивого.
Форум, на который меня пригласили, длился чуть больше часа. Скучающие студенты, загнанные в субботнее утро в лекционную аудиторию, словно бараны в стойло, переговаривались и зевали, игнорируя спикеров. Впрочем, последние не обижались: руководство университета заплатило нам хорошие деньги, чтобы мы вытирали ими слёзы отчаянья, вызванные дерзостью вчерашних школьников.
Она была единственной, кто поддерживал рабочую или, как она скажет позже, «деловую» атмосферу. Её вопросы — порой наивные, порой откровенно глупые, — забавляли, злили, умиляли: одни отвечали на них с хохотом, другие — не скрывая раздражения, я же, в свою очередь, разбавлял ответы улыбками и шутками. Блуждая глазами по аудитории, я находил в ней симпатичную студентку, как клещ впивался в неё взглядом и шутил: по-чёрному, нагло, пошло. Пойманная в ловушку девушка хихикала и краснела от остроты моего языка. Она тоже краснела, но причина её румянца была иной: она видела во мне клоуна, отличавшегося от её сверстников лишь первыми пробившимися седыми волосками и цифрами в паспорте: там, где у них в годе рождения стоял ноль, у меня красовалась восьмёрка.
Её чувство юмора хромало на правую ногу; на левую хромали организаторские способности. Прежде мне не доводилось встречать организатора, который помимо слов благодарности приносит спикерам свои извинения за неблагодарность слушателей: подобное унижает. Но я получал удовольствие, когда она говорила. Каюсь: я представлял, как она медленно опускается передо мной на колени, по-щенячьи заглядывая мне в глаза, лепеча что-то про сожаления. Моя скромная фантазия разгоралась снова и снова: в отличие от остальных спикеров со мной она не была мила. Не заламывала руки, не улыбалась. Со мной она говорила сквозь зубы, нахмурившись: и чем больше дерзости было в её мимике, тем ярче вырисовывались картинки в моей голове, где она просила прощения совершенно иным способом.
Я предложил её подвезти. Предложил намеренно, но рассчитывая на отказ. Я полагал, что она вспылит или ляпнет какую-то глупость, я пошучу и заполучу одну из девиц, крутившихся на сцене рядом с ещё не сбежавшими спикерами. Не стану скрывать: она понравилась мне больше остальных, однако, я стар для игр; с тех пор, как мне перевалило за сорок, я предпочитаю «лёгкую добычу»: зачем гоняться за косулей, если лань сама идёт к тебе в руки? Но она согласилась. Метнув взгляд в сторону Джаббы, она сказала мне «да».
Один бог знает, какие мысли тогда пронеслись в моей голове, какие прихоти вылезли из глубин мозга. Точно мальчишка, контролируемый пубертатом, я вспомнил эпизоды всех фильмов с манящим цензом «18+», которые когда-либо смотрел: от нежной эротики до жёсткого порно.
Теряясь, с какого кадра начать в ближайшем будущем, а я знал, что наша встреча закончится сексом, я пялился на её грудь: маленькую, но отчётливо выделяющуюся на хрупком теле. Я жаждал это тело. Я предвкушал, как положу небритую щёку на её шею и щетина слегка оцарапает кожу. Возможно, я услышу стон. Может, недовольное мычание. Но каким бы не был звук — он возбудит меня. Уже возбуждал.
У автомобиля она замешкалась: выбирала между пассажирским сиденьем рядом с водителем и задним. Я отметил, что её смущал кожаный салон. По наивности я принял её смущение за простоту — ту, что называют «крестьянской»: провинциалка — наверняка провинциалка, катавшаяся разве что в деревне на тракторе да на автобусе до общежития, — впервые видит люксовый автомобиль. Эта мысль подогревала кровь: хозяин показал ослику морковку, сладкую морковку. В тот момент я не догадывался, что её колебания вызвала не роскошь, отчасти придуманная мной, а отсутствие нижнего белья.
Отредактировано: 23.04.2023