Фрося

1

- Фроська! Где ты? Мамка обыскалась! Так и скажу, что опять на травке валялась, бежи быстро!

Невысокая худенькая девушка, с роскошной пшеничной, отливающей на солнце золотом косищей, встала с травы под яблоней, на которой она, действительно, уже целых пять минут валялась. Успев за утро покормить скотину и кур, натаскать воды для дома и для полива огорода и скатать отбелённые по солнцу и ночной росе холсты. Работала Фрося хорошо, и соседки не раз выговаривали Злате, Фросиной мачехе, за сиротку. Только злобной завистливой бабе все справедливые укоры – что об стенку горох. Она не замечала ни лени собственных «красавиц», ни ловкой и спорой работы падчерицы.

Доброй работнице и пяти минут под родной яблонькой достало, чтобы отдохнуть. И зная, что меньшая из двух сводных сестриц, через тын ни за что не полезет, Фрося позволила себе ещё немного потянуть время: повела несколько раз плечами, отряхнулась, одёрнула подол белоснежной рубахи с искусной затейливой вышивкой, подпоясанной узким наборным поясом и, шагнув к яблоньке, обняла «тётушку названную».

- Прости, Рябушка, пойду, пока сестрица не увидела, что подле тебя лежала. С этой дурынды станется ветку тебе сломать, а у тебя опять яблочки золотые наливаются. Половину холстов подле тебя оставлю, повод будет обратно вернуться. Тётка Сметанка все мои секреты знает, только улыбается, а злым сестрицам с мачехой и незачем знать, что я с холстами закончила, всё одно слова доброго не услышишь.

Но половину холстов ухватить не получилось, чему Фрося не расстроилась, но помянула добрым словом тётку Сметанку, что с вечера сама запрягла Буланку и велела перевести холсты в огород на лошадке. Да ещё и пообещала отходить фартуком, если неродная, но любимая внучатая племянница вздумает ослушаться. Вот утречком, как роса сошла, Фрося и скатывала холсты у тётки в огороде, где для такого дела специально оставляли некопаную полянку.

Набрала Фрося полное беремя холстов, остальные оставила и пошла между грядками. Разросшиеся кусты вишни, когда-то посаженные вдоль тына еще на батюшкино рождение, не позволяли её увидеть, пока сама к тыну не подойдёт. Насмешливо фыркнув, Фрося не пошла, а поплыла неспешно, чтоб подразнить сестрицу.

Увидев любопытную, гаркнула, - руки вытяни. – Оторопевшая Любава вытянула, и Фрося с удовольствием бухнула в подставленные руки всю кипу холстов. Не ожидавшая такой тяжести Любава хлопнулась на обширную задницу и заголосила:

- Маменьке скажу, что тяжесть непомерную мне кинула. И скажу, что под яблоней чай с тёткой Сметаной гоняла, я видела.

- Да чего ты видела, Двуглазка? Как я холсты катала? Или думаешь, тётка Сметанка за меня работу всю переделала? И на счет тяжести непомерной ты подумай – или маменька меня непомерной работой загружает, если я эти холсты таскаю. Или ты придуриваешь, Двуглазка!

- А-а-а-а-а-а-а, ты-ы-ы-ы-ы, - заорала сестрица, ненавидящая своё прозвище! Врёшь, что всё утро работала, -вон каку рубаху надела, у нас с Красой даже на гулянье выйти такой нет.

- Ага, учись рукоделию, будут и у тебя такие. Мачеха Злата мне новый сарафан вряд ли пошить позволит, хорошо, если понёву* матушкину отдаст к Купальской ночи, а рубахи я сама себе на посиделках вышиваю, все видят, вот она и не забирает. Чтоб тётка Сметанка с соседками не поспрошала, чего мол, одна дочка шьёт, а другая носит. Если орать зря не будешь, я тебе помогу на посиделках красивую рубаху вышить. – и насмешливые серые глаза уставились на Любаву. Любаву она, может и не любила, как сестру, но и особо зла не держала. «Сестрица средняя» редко сама какие злые слова придумывала, за «маменькой» повторяла, это да. Фрося даже жалела Двуглазку: если бы мать ей не потакала, а грузила работой, девка бы не была такой полной, и было бы видно, что она симпатичная – сама роста среднего, а тёмные волосы с рыжим отливом и зелёные глаза могли привлечь внимание.

– Ты всё придумываешь, супротивница. Чтоб мне и маменьке подгадить, окаянная. – Мысли у незадачливой девицы, как телега из глубокой колеи, никак не сворачивали в сторону, хотя Фрося, не любившая ссор, и пыталась отвлечь «сестрицу старшую».

- Ты б поменьше плохих слов говорила, сестрица старшая. Тётка Сметанка у нас добрая, но хулу напрасную не потерпит. Отходит веником, а не фартуком, как обычно грозит, мало не покажется. Одно правда – поменяться с тобой работой я не хочу, как не загружает меня мамаша, а всё лучше, чем как ты, под окошком сидеть, ворон считать, да булки трескать. Вон глаз уже не видно, и прозвище тебе не я дала, соседи, у тебя такие щёки, что глаза застят.

- Ты-ы-ы-ы-ы-ы-ы, да ты должна маменьки в ножки кланяться, да нас с сестрицей обшивать-обстирывать, что маменька тебя приютила, кормит-поит. Неблагодарная!

- Вот значит как. Я неблагодарная? – Фрося ловко перебралась через тын, сначала осмотревшись, чтоб не сверкать голыми коленками перед парнями. – Спрошу-ка я, пожалуй, у приёмного батюшки, кто кого приютил. Твоя мамаша меня или батюшка замуж взял твою мамашу и вас двоих в дом, чтоб у меня мать и сёстры были?

Любава захлопала глазами, особо злой она не была, скорей не задумывалась о том, что в доме творится, а мать плохую услугу дочке оказывала, переложив всю работу в огороде, со скотиной и рукоделье на падчерицу. У печи-то сама Злата, которую весь погост** давно, за характер, кликал Злытой, управлялась. Дочек обучала – не можно деревенской, чтоб у печи не умела. - Да муж ещё и чернавку в помощь привёл. Работы у чернавки было не особо много, только дом обихаживать да посуду мыть, поскольку хозяйка остальное норовила на падчерицу переложить. Вот добродушная Света и помогала потихоньку молодой хозяйке. Злату, которая догадывалась о тайной партизанской деятельности служанки, это раздражало. Но она ни разу не застукала обеих заговорщиц. К тому же злила её даже не помощь Фроське, ведь любая работа – в дом. А то, что Светана считала эту мелочь молодой хозяйкой, тогда как требования, «выданные» Красой или Любавой каждый раз переспрашивала у старшей хозяйки.