Гарнизон

- Да. Баня у нас есть. Но лично я предпочитаю мыться дома. Знаете, греем воду на плите. Дров, правда, уходит много, только это не проблема – здесь ведь лес кругом. Но если все же пойдете в баню, берите с собой теплую обувь – пол там, ну, совершенно лед. И в угол не становитесь – продует.

Роза улыбнулась золотой челюстью и закурила. Поезд трясло так, что содержимое желудка то и дело норовило выплеснуться наружу. Я с трудом сжимала зубы, стараясь отвлечься скучным карельским пейзажем или хотя бы кивком головы поучаствовать в оживленном разговоре мужа с роскошной блондинкой в пунцовом халате. Роза представилась офицерской женой с большим стажем и с удовольствием посвящала нас, новоиспеченных «лейтенантиков» в таинства гарнизонной жизни. Лейтенантом был, разумеется, мой муж, а я вот уже неделю числилась при нем женой и, поглядывая между приступами тошноты на Розу, чувствовала себя очень причастной чему-то новому, загадочному, но чему именно – разобраться пока было трудно.

Наконец, на третьи сутки, поезд остановился у дощатого вокзала с облезлой надписью на фронтоне «Кемь». Говорят, что Петр Первый, побывавший здесь некоторое время назад, расшифровал название города предельно ясно: “К е.аной матери”. С тех пор в Кеми мало что изменилось.

Пассажиры мгновенно похватали пожитки, ринулись к одинокому автобусу и вместе с ним испарились. Мы с мужем переглянулись и тупо уставились на пятерку новеньких чемоданов, дружно плавающих в грязи разбитой клумбы с пожухлыми ромашками. Моросил мелкий дождь. Из шаткого привокзального сарайчика вывалился мужичок в телогрейке. Усевшись прямо на землю, он вытащил из дыры в стене гармонь и заиграл похоронный марш.

- Славик, надо же что-то делать…Уже темнеет.

- Да-да! Я поищу носильщиков…

- Какие носильщики?! Ты что, не видишь, куда мы приехали? Здесь, по-моему, кроме собак и этого придурка с гармошкой нет никого!

- Ты только не волнуйся, дорогая. Я сейчас же все выясню. Наверное, будет еще автобус.

И страшась, что я начну размазывать зависшую на ресницах слезу, Славик торопливо шагнул к вокзалу.

Конечно, у него были все основания чувствовать себя виноватым. Не раз и не два в судорогах предсвадебной кутерьмы Славик делился со мной перспективами “красного” диплома: беспроблемная жизнь где-нибудь в заграничном гарнизоне, битком набитые магазины, обязательно шикарная машина... Но в штабе округа рассудили иначе: полистали личное дело, улыбнулись – и “распределили” в богом забытый гарнизон в карельских лесах.

Нет, я, конечно, знала, что Славик еврей. Я и сама, честно говоря, еврейка. Но наполовину, по отцу, ушедшему в неизвестность много лет назад. Хотя, как ни крути, а опытный гражданин еврея учует сразу. И, тем не менее, я жила счастливо и не ощущала себя “инвалидом пятой графы”, прикрывшись спасительной строкой в паспорте – «русская». Как это получилось, понять нетрудно. Сложней объяснить, каким образом моя родная сестра Белла, полногрудая брюнетка с горбатым носом, сделалась “белорусской”. Но и это не важно. Короче говоря, в детстве я была убеждена, что я русская и это совершенно естественно. Как большинство сверстников, я косилась на рыжих и чернявых еврейских детей, не дружила с ними и, хотя никого не оскорбляла публично, нередко вторила другим: “ Эта Гершман никому не дает списывать!” или «Подумать только, этот Кикинзон вздумал меня проводить!”

Первую пощечину я получила лет в тринадцать-четырнадцать на уроке истории. Учитель Евгений Григорьевич, махровый антисемит, рассказывал о многонациональном советском обществе. В качестве примера он назвал пару украинцев в нашем классе, нескольких белорусов и закончил рассуждения так: «Вот и евреи среди нас есть. Встаньте-ка, девочки!», - и в упор посмотрел на Беллу Пассову, Майку Шейкину и почему-то… на меня. Те двое поднялись, как послушные марионетки, я же осталась сидеть. «Что такое?», - почти крикнул учитель. «Меня это не касается», - услышала я собственные слова, а в памяти всплыли строки коммунистического стишка «Юноша молча стоял на допросе». Евгений Григорьевич засуетился, стал проверять какие-то записи, но тут прозвенел спасительный звонок, и пытка закончилась.

Вечером я впервые спросила у матери, кто же я такая? И мама, тоже как на допросе, твердо ответила: «Раз я русская, значит, и ты русская». Позднее я разобралась в тонкостях этого щекотливого вопроса, а пообщавшись с русскими парнями поняла, что замуж выйду только за еврея. Славик с удовольствием принял мою русскую фамилию и этим мы поставили точку на национальном вопросе.

За железной дорогой топорщился елками лес. Где-то там жили особые люди – офицеры, и преданно делили с ними трудности армейской жизни особые женщины – офицерские жены. Я о них читала в газетах, я их видела по телевизору. Все будет хорошо…

В сумерках железнодорожного вокзала появился Славик в сопровождении какого-то громилы в матросской тельняшке.

- Я нашел машину, дорогая. Сейчас поедем.

Громила оглядел меня с головы до ног, одобрительно крякнул и, выловив из клумбы чемоданы, скрылся. Через несколько минут мы вышли к дороге, но, кроме замызганного грязью трактора на обочине, не увидели ничего.

- Мне кажется, Славик, таксист накрылся вместе с вещами.

- Что ты, какой таксист? Знаешь, здесь нет ни такси, ни носильщиков.

- А где же этот… в тельняшке?

- Да вон же, деточка, в тракторе

- Ты хочешь сказать, что мы поедем на тракторе?

- Именно! Это так романтично!