Где-то рядом...

Где-то рядом...

Станислав Грабовский

         Где-то рядом…

Кроватки в детском саду стояли в два ряда изголовьем друг к дружке. Дети укладывались на тихий час.

Маленькое, озорное и хихикающее лицо девочки с карими глазками и каре из тёмных волос, лежащей на одной из этих кроваток на животике и приподнимающей своё личико на встречу давящемуся смехом мальчику, и его худенькое, с детскими мальчишескими чертами лицо, и немного вьющиеся белокурые волосы…

Мальчуган постоянно повторял одну и туже фразу: «Тебе что, смешинка в рот залетела?» - фраза снова и снова заставляла их прыскать со смеха.

Рита и Эдик.

Это было их первое общее воспоминание в их зародившейся ещё тогда, в детском саду, дружбе. Между прочим, это же было и самое первое, что они могли вспомнить в своих жизнях вообще - нормальное, такое, явление! Любые другие воспоминания казались им более поздними. Рита даже и не пыталась доискиваться до истины в этом вопросе, а вот Эдик, упорный и полный жажды познаний, как и все мальчики, время от времени пытался вспомнить что-либо раннее этого, но каждый раз ничего не обнаруживал. И лишь раздражался шепоту претендующих на первенство всяких других, найденных у себя ранних воспоминаний: «А может это я первое?»

Вот так и началась их дружба.

Если детей можно любить больше, чем бога, и говорить о них лучше, чем о боге, тогда можно сказать, что отношения этих детей, Риты и Эдика, тогда были похожи на любовь ангелов. Два ребёнка полюбили друг друга и стали любить, как каждый любил самого себя - оба стали друг для друга миром и досугом.

Что с того, что однажды Рита воткнула лопату в песочнице и какое-то мгновение не могла выковырнуть огромный песочный пласт, который попыталась подцепить, а Эдик бросился к самому черенку, чтобы запустить руки к железному основанию лопаты и таким способом помочь подруге выкорчевать столько песка, сколько той захотелось, но получил вырвавшейся лопатой прямо в бровь, и с лицом, залитым на половину кровью, был уведён нянечкой в медчасть? Ему потом даже швы наложили. Сейчас, когда он стал взрослый, ещё можно разглядеть на том месте шрам. И что с того, что Эдик в своём самом весёлом и резвом расположении духа, подскочив к своему шкафчику в саду, с такой силой распахнул его, что у Риты кровь брызнула из пальца, а потом они вмести искали на прогулке подорожник, слюнявили его и прикладывали к её ранке. Как Эдику тогда тоже хотелось иметь такую же ранку!

Вот так они и дружили! А по ночам, укладываясь спать, посылали в окно друг дружке: «Спокойной ночи!»

Иногда они одновременно, на одном и том же трамвае, подъезжали к остановке, где надо было выходить, чтоб идти в садик. В такие моменты мамы обычно плелись сзади, а Рита с Эдиком вырывались лошадками вперёд, и всякий раз, останавливаясь, чтобы подождать мам, трясли щёчками, издавали т-п-р-р-у-у, стараясь сымитировать загнанных лошадок. А если утро солнечное и прохладное? Тогда ещё и пар изо рта, как у настоящих лошадок!

А однажды Эдика, почему-то, оставили в садике на ночь. Рита не могла объяснить себе постигшее того горе – за ним больше никогда не приедут! – она плакала и заламывала руки – ну, прям, как взрослая! - она думала, что они больше никогда не увидятся, потому что его забирают на войну. Потребовались неимоверные усилия со стороны мамы Риты и педагогов, чтобы разлучить их в тот вечер.

Вот как они любили друг друга.

А потом их родители одновременно уехали на далёкий и дикий север на строительство нового города нефтяников. Папа Эдика, когда уходил в лес на охоту или на рыбалку, привязывал к рюкзаку рогатину, чтобы с деревьев на него не обрушивались рыси. Вместе с отцом Риты и другими мужчинами посёлка, вооружившись охотничьими ружьями, они устраивали засады на «шатунов» - медведей, которые не впадали в зимнюю спячку - когда те начинали захаживать в «гости», из-за чего женщинам и детям становилось опасно появляться на улицах. Тем более, когда почти все мужчины и большинство женщин отправлялись на работу на автобусах за пять километров от того места, где стоял их посёлок.

И там, предоставленные по дням сами себе, Эдик и Рита придавались всем прелестям совместного времяпровождения.

Бывало и так, что лютыми морозами, в плохом настроении, Эдик мог пролежать полдня на трубе-батарее, которая тянулась через всю его детскую комнату, а Рита всё это время могла просидеть рядом на полу, в одиночестве поиграть с его игрушками, а потом тихо уйти к себе. Комната её семьи находились в конце большого коридора их общежития. Зато в другой раз Рита могла обидеться на Эдика и сказать, что она уходит на улицу и, не дождавшись, чтоб он сдвинулся с места, уйти, оставив его одного в своей квартирке. А он, оставшись один, подавленный их ссорой и притихший, пока она «остывала», бродя по улицам или просто заигрывалась с подружками, наводил у неё в комнате порядок: выкладывал рядами кукол, рисовал рисунки и развешивал их по её кроватке.

Однажды родители Риты, вернувшись с работы домой, застали её с перевязкой на голове. Рита наполовину из вредности, наполовину шутя, испортила Эдику его механизм от разобранной машинки и убежала в другую комнату, а потом понеслась обратно к нему. Они встретились бегущие друг к другу: она - чтоб извиниться, он - чтобы как-нибудь отомстить. Рита отлетела от Эдика, ударившись затылком об ножку тяжёлого кухонного стола.