Гембельский аккорд.

Гембельский аккорд.

Владимир Моисеевич был подтянут, бодр и всегда в хорошей физической форме. Возможно потому, что он преподавал физику, а возможно потому, что приезжал в школу на велосипеде.

Его выпуклые глаза почти до половины прикрывали веки, от чего казалось, что на окружающее он смотрит нехотя и даже через силу. Посреди худощавого лица располагался массивный нос, который без преувеличений можно было назвать шнобель. На носу размещались очки - большие и в толстой оправе, придававшие ему невероятно профессорский вид.

Владимир Моисеевич преподавал физику не только старшеклассникам, но и учителям физики на переменах, чтобы они имели, что сказать на своих уроках. Для поступающих в вузы он проводил подготовительный нулевой урок, который, по странному стечению начинался в семь сорок. Класс набирался почти полный, но меня там не было. Просто потому, что в такую рань это было не реально.

Владимир Моисеевич готовил лабораторные работы, подолгу задерживаясь после уроков в подсобке кабинета физики, оборудованного по последнему слову тогдашней техники. В классе стояли лабораторные ученические столы, расположенные амфитеатром, удивительные приборы в шкафах, кинопроектор с экраном, телевизор и даже темные шторы с электромоторчиком.

Это великолепие управлялось с почти волшебного пульта с тумблерами и лампочками под наклонным стеклом на огромном преподавательском столе возле раздвижной доски, по типу институтской.

Все было очень серьезно. И Владимир Моисеевич тоже. Он никогда не шел на компромиссы и на него никак не действовали уговоры, эмоции, обещания. Но самое главное, у него нельзя было накопить авторитет. Недрогнувшей рукой он ставил в журнал двойки самым патентованным отличникам. Глядя полуприкрытыми глазами через очки на жертву, он приговаривал:

- Я тебе пока поставлю «двоечку», но ты не расстраивайся. Это нужно не мне, это нужно тебе. Когда ты выучишь, я тебе точно так же поставлю «пятерочку».

Десятый класс заканчивался и мое положение оставалось шатким. Риск получить «четверочку» в аттестат отравлял впечатление от экспериментов и формул в этом предбаннике большой науки. Мне нужна «пятерочка» – это я знал твердо, увы, гораздо тверже, чем сам предмет.

Но мне улыбнулась удача. Она выглянула из подсобки физического кабинета и загадочно подмигнула  веснушчатой физиономией Жана.  Как шпион уходящий от хвоста, он посмотрел вправо-влево и огромными прыжками поднялся по ступенькам амфитеатра на галерку.

- Что? – в упор спросил я.

- Кароче, ему, - Жан указал большим пальцем себе за спину, - надо ремонт. Мы с Лёпой подписались. За «пятерку» на экзамене. Но нужно три человека. Идешь?

- Что будем делать? – заподозрил я подвох.

- Та ерунда – закатать валиком потолок и стены. Я тебе говорю – втроем за два дня управимся. Он сказал, что это будет наш гембельский аккорд.

Я на секунду завис перед выбором «к сильным» или «к умным». Победила сила.

Ремонт для Жана был неплохим выходом…

…

Девятого марта, неотвратимо наступившего после восьмого,  учительниц в школе не хватало, и многие классы собирали по два на одном уроке. У нас шла химия, и Евгеше никак не удавалось навести порядок. Она то и дело покрикивала и грозилась, но это не помогало.

Жан сидел на задней парте, глядя невидящими глазами в учебник физики. Следующим был урок у Владимира Моисеевича, где ему не грозило ничего хорошего.  Он перелистывал страницы в надежде, что мозг их прочел, но понимая, что опять ничего помнит, отлистывал обратно. Окончательно измотавшись, в поисках поддержки он повернулся к Лёпе и покаянно произнес:

- Балин-н, больше никогда не буду пить, если на следующий день в школу…

Лёпа вдруг стал давится смехом и тоненько запищал:

- Хи-хи-хи, - шипел он, - вы слышали какие школьники пошли? Они не будут пить. Хи-хи-хи, если на завтра в школу, хи-хи-хи. А если завтра не в школу, то будут, хи-хи-хи.

Жан, оскорбленный в лучших чувствах, с обидой перекривлял Лёпу:

- О, о! Хи-хи-хи! Смотрите, Лёнечка заплакал, хи-хи-хи.

-Так, Паламарчук! – было видно, что Евгеша теряет контроль не только над классами, но и над собой, - быстро неси сюда свою тетрадь! Если тетради нет - получишь двойку!

Жан вздрогнул и затравлено оглянулся вокруг. Еще одна двойка по химии, это уже ни в какие ворота не лезло. А еще физика. За что? Помощи ждать было не откуда. Но тут, прямо перед ним плюхнулась тетрадь Вали Азоровой.

Жан вцепился в нее как в спасательный круг, и понес через весь класс, гордо держа перед собой.

Евгеша пролистнула тетрадку. Все записано, странно… И тут ее осенило:

- Это не твоя тетрадь! Она не подписана! Я ставлю двойку! – она занесла ручку над журналом.

Класс загудел как стадион в предвкушении гола.

- Что? Да она моя! Хотите я щас подпишу, - Жан потянул тетрадь на себя, и другой рукой попытался выхватить у Евгеши ручку.

Но Евгеша отклонилась, тетрадку не выпустила, пролистала ее еще раз и торжествующе заявила:

- Почерк женский! Встаньте, кто ему это дал! – она подняла тетрадь над головой, - что никто? Ну все, тогда я ставлю ему двойку!

Евгеша долго искала фамилию Жана в классном журнале. Потом поняла, что ищет в журнале не того  класса.

Она опять взялась за поиски, наконец хищно улыбнулась и что-то написала в журнале. Жан заглянул через плечо Евгеши, отшатнулся и побагровел.

- Ты что делаешь? Ты что дура? Та ты сдурела! - в бешенстве заорал Жан, недвусмысленно крутя пальцем у виска, - это моя тетрадь!

Евгеша оторопела от неожиданности, опять заглянула тетрадку и твердо произнесла:

- Это женский почерк! – а потом, словно осознав происходящее закричала в лицо Жану, -  что ты себе позволяешь! Вон из моего класса! И больше можешь сюда не приходить!

Рев стоял неимоверный.

- Ату его, ату, - во все горло орал Футя.

…

В пустом кабинете физики, с тревогой ожидающего ремонта, Владимир Моисеевич ставил нам задачу.