Гений

Гений

Тысячи гениев живут и умирают безвестными – либо неузнанными

другими, либо неузнанными самими собой.

(Марк Твен)

I

            Белый  цвет резал глаза. Казалось, он бросал вызов. Он будто кричал: «Ты не сможешь меня победить. Я поглощу тебя, растворю в своей пустоте. Пустоте…»

            – Пустоте, – произнес он вслух.

            Да, именно это слово. Пустота. Единственное, что осталось у него внутри. Нет больше ничего, кроме этой пустоты, которая затягивает, поглощает его. Пустота внутри, пустота снаружи. Люди пустышки окружают его. И он теперь тоже пустышка. Его выпотрошили, вынули из него его мир, его вселенную. Нет больше красочных, живых картин. Только серая, тошнотворная пустота и больше ничего…

            – Алекс! Алекс, открой дверь! Алекс, нельзя же так!

            – Оставь меня в покое, хоть на пару часов!

            – Хорошо, хорошо. Я уйду. Но пообещай, что выйдешь из этой комнаты и поешь – ты ничего не ел уже почти сутки. Алекс, ты меня слышишь?

            Снова послышался стук в запертую дверь.

            – Уйди! Прошу, уйди! Оставь меня хоть на время в одиночестве!

            – Хорошо, хорошо, не кричи так. Я ухожу. Я уже ушла.

            Он слышал, как шуршит ее пальто, когда она его одевала и как стукнула двери. А потом щелкнул замок. «На два оборота. Раньше меня закрывали, потому что я был болен, теперь, потому что здоров… Всю жизнь держали в клетке. Вот только раньше, чтобы покинуть свою тюрьму, было достаточно просто закрыть глаза. А теперь эта серая всепоглощающая пустота. И больше ничего…»

            Он снова посмотрел на белое полотно. Теперь оно не казалось таким белоснежным. В наступающих сумерках оно превращалось в серое, размытое пятно. Серое!.. Серость!.. Серость!.. Он закрыл глаза, откинулся на спинку кресла.

            «Может и правда, пойти поесть? Сколько я здесь уже нахожусь? День, два? Месяц? А может вечность? Да, именно вечность!..». Он встал с низкого обшарпанного кресла и прошелся по маленькой темной комнатушке.  Возле большого, старого зеркала он остановился, чтобы посмотреть на свое отражение. Но не увидел его. Из зазеркалья на него смотрел какой-то незнакомец. Тусклые, всклоченные волосы. Погасший взгляд, впалые щеки, покрытые н-дневной щетиной, серая кожа, обтянувшая выступившие скулы.

На незнакомце был одет старый, серый свитер и в нем он походил на огородное чучело больше чем на живого человека. Незнакомец в зеркале улыбнулся страдальческой улыбкой, смахивающий больше на оскал загнанного в угол волка.

            «Неужели это я? А где же тот, молодой, жизнерадостный и простодушный паренек? Я превратился в старика!» Ошарашенный он отошел от зеркала. Подошел к окну. Темнота спускалась с пасмурного неба на город. Отсюда, с девятого этажа, он был виден почти целиком. Алекс смотрел, как загораются уличные фонари, как по улицам и проспектам снуют туда, сюда автомобилю и прохожие. «Одна бестолковая суета», – подумал он. Он отошел от окна, снова подошел к нему. На стекле он отметил появившиеся капли. Стекая вниз, они отражали в себе все огни города. «Опять дождь», – Алекс вдохнул. Прошла уже почти треть зимы, а снега он так еще и не видел. Только серость вокруг: серый асфальт, серые дома, серое небо. И даже люди превратились в серую безличную массу.

            Осторожно отворив дверь, выглянул в коридор. Но тут же закрыл ее. В коридоре было слишком светло. Как пугливый ночной зверь он скрылся в темноту своего убежища. Постояв немного прислушиваясь, нет ли кого-нибудь в квартире помимо него, Алекс снова открыл дверь и вышел из комнаты. Щуря глаза, он пробрался в кухню.

            По мере того, как глаза снова привыкали к яркому свету, он осматривал кухню в поисках съестного. На удивление Наталья Павловна ничего не оставила на столе, предоставив ему свободу выбора. Но впоследствии выяснилось, что эта свобода ограничивается бутербродами в холодильнике и жареной картошкой в сковороде на газовой плите. Алекс выбрал последнее. Еще он решил выпить чаю. Зажигая газовую комфортку и ставя на нее сильно закоптившийся чайник, он мысленно отметил, что хоть что-то ему позволяют делать самостоятельно. «Боже, когда же они от меня отстанут и дадут мне жить так, как я сам хочу?».    

            Покончив с едой и чаем, вымыв сковороду и чашку, Алекс перебрался в гостиную. Давно он не оставался один. Наталья Павловна, эта старая ведьма, приставленная к нему в качестве сиделки, не оставляла его не на минуту в течение всей недели. И вот, наконец, он в блаженном одиночестве. Даже не верится. Он включил телевизор и сел на жесткий диван. На дисплеи замелькали цветные картинки, заиграла музыка. Алекс почти не видел того, что показывал ему «ящик». Он погрузился в воспоминания. Эти яркие краски быстроменяющихся картинок напоминали ему время, когда он был другим. Когда-то он видел мир в ярких красках, он видел красоту. А сейчас только серость, повсюду серость… Он закрыл глаза и воспоминания стали накатываться на него волнами. Он представил самого себя в виде бумажного кораблика, который был пущенным в мутные воды каким-нибудь играющим ребенком, успевшим уже позабыть про него. И теперь он несется в потоке этих быстрых и мутных вод. Вокруг него только серые холодные волны, готовые опрокинуть и потопить его в любую секунду…