Глаза, полные слёз

Часть 1

Кажется, я немного замёрз. Мне не хочется открывать глаза, потому что я знаю, что увижу. Кажется, что я видел это уже много раз. Но когда я открываю глаза, это странное чувство пропадает, и я хочу закрыть их снова. Мне не нравится то, что я вижу. Мне страшно. Мама говорила, что страх - это нормально и все чего-нибудь, да бояться. Хотя мне кажется, что мама меня обманывала, ведь она уже взрослая и ничего не боится. А я боюсь. На меня сверху что-то капает и я вздрагиваю, тут же приняв сидячую позу и широко распахнув глаза.

Я уснул под плитой, которая отвалилась от одного из зданий и зацепилась за что-то в метре от земли. Я туда подтащил картонку, чтобы спать было не так холодно и жёстко. Я выбираюсь из своего убежища и осматриваю округу. Много серого камня, вернее не камня, а плит от разрушенных многоэтажных зданий. Всюду большие и маленькие ямы в земле, пахнет дымом, бензином пластмассой; тут и там раскуроченные машины( я не знаю, что значит раскуроченные, но однажды, папа сказал: «Там много раскуроченных машин, мы можем за ними спрятаться), битое стекло. Небо затянуто жёлтыми тучами, иногда тучи становятся ярко-оранжевыми, это значит, что мне нужно обязательно - обязательно спрятаться и закрыть нос и рот тряпкой. А когда с неба сыпятся красивые жёлтые снежинки, я ни в коем случае не должен их касаться. Мне не нравится закрывать рот и нос тряпкой, она пахнет бензином и мочой, но я терплю, ведь я обещал маме. Но даже когда я всё закрываю, я чувствую на губах сладковатый вкус, и сквозь тряпку слышу запах сладкой ваты. После этого вкуса я весь день сонный и хочу пить, но воды мало, и мама мне не давала, и я начинал плакать. Тогда мама своим строгим голосом говорила: « Ты уже большой мальчик. Тебе почти целых шесть лет. Уже совсем мужчина. Посмотри на папу. Разве папа плачет?»

 Тогда я переставал плакать, ведь папа действительно не плачет, правда пить хотелось ещё сильнее, но я терпел, ведь мне почти целых шесть лет.

 Мне кажется, я не видел солнце сколько себя помню, мама говорила, что раньше небо было голубым, а облака белые или серые и наполнены они водой, а не жёлтыми снежинками.

 Папа говорил, что раньше были закаты такого цвета, как сейчас облака, и это было очень красиво, но мне не кажутся жёлтые облака красивыми. Они всё вокруг окрашивают в коричневые тона, и всё выглядит ржавым, даже люди. Правда людей я встречаю очень редко. Когда был с родителями, то встречал чаще, но мы с ними редко разговаривали, меня же всегда прятали, когда мы с ними сталкивались, и я всегда злился, я ведь тоже хочу поговорить. А говорить мама мне запрещала почти всегда. Сейчас же, за четыре дня, что я был один, я не встретил ни одного человека.

Я беру свой рюкзак, который подкладываю под голову, но беру с другой стороны и из незакрытого отсека всё вываливается на картонку. Я вздыхаю, ведь снова забыл закрыть рюкзак. Мама бы сказала: «Ты всегда должен закрывать рюкзак, чтобы не тратить время на то, чтобы сложить всё обратно». Я встаю на колени и начинаю подбирать вещи, которые мне собрала мама: фонарик, правда у него почти сели батарейки, и папа говорил, чтобы я пользовался им только в крайнем случае; толстые носки и пара трусов; моя любимая кофта с зелёным роботом; на дно я кладу книгу в твёрдой корочке,к ней прикреплена ручка и карандаш, на ней написано «Записная книга», но мама называла её журналом и говорила, чтобы я ни в коем случае его не потерял и каждый день записывал в него всё, что со мной происходило за день ( я пытался прочитать его содержимое, но мамин почерк довольно трудно разобрать, да и читать я не особо люблю); бутылочка воды, которую я выпил наполовину, пачка невкусных крекеров, ( их было две, но одну я съел за один день - был очень голодный) я съел оттуда только три крекера, ведь я должен растянуть еду, потому что потом мне нечего будет есть и я умру, так говорила мама.

Мама всегда говорила страшные и серьёзные вещи, после чего папа многозначительно на неё смотрел, а она, как будто поняв почему папа на неё так смотрит, отвечала: «Мы не всегда будем рядом с ним. Он должен знать о таких вещах как смерть от голода, как смерть от всего, что его окружает». А потом она тихо плакала, она думала, что я не вижу, но я видел и мне тоже хотелось плакать.

Наконец, собрав свой рюкзак, я надеваю его на плечи и вспоминаю в какую сторону мне идти. Папа дал мне белую штуку, если нажать на одну кнопку на ней, то из неё выскакивает зелёный луч, и я должен следовать за лучом. Однако, эту штуку нужно сразу же выключать, как только я пойму куда идти, иначе плохие люди могут узнать, где я нахожусь и захотят отобрать у меня эту вещь, а меня убить, это уже добавляла мама.

Я достаю из кармана эту штуковину, она размером с папину ладонь, она гладкая и похожа на плоский камень, имеет обтекаемую форму, как однажды выразилась мама. После нажатия кнопки из неё выскакивает луч и устремляется он за мою спину, развернувшись, я вижу, что луч упирается в высокую башню вдалеке, именно к ней я и направляюсь. Когда я дойду до большой башни, значит я прошёл больше половины пути, так говорила мама.

Мама вообще очень умная, даже умнее папы, правда папа думает, что это не так.

Я забираюсь на плиту, под которой недавно спал, изо рта идёт пар, хорошо, что мама заставила меня тепло одеться, хоть я и упрямился изначально. Я глубоко вздыхаю, и чувствую слегка сладковатый аромат, значит скоро небо будет ярко-оранжевым, как апельсин. Недавно, когда я был с мамой и папой, я ел апельсин, он был ооооочень большой, с меня ростом, и невероятно сладким. Папа сказал, что апельсины, это единственные фрукты которые мутировали правильно. Как другие фрукты мутируют неправильно, я не знаю. Я не очень то понимаю, что значит мутировать, наверное, это значит, что апельсин стал правильно мутным. Но он совсем не мутный, а очень даже наоборот. И рос он на очень высоком и широком дереве, в аккурат на пути в нужную нам сторону.

Я иду внимательно поглядывая себе под ноги, ведь иначе, могу споткнуться, или чего хуже - переломать ноги, но я также должен поглядывать и по сторонам, чтобы заметить других людей быстрее, чем они заметят меня, и тогда должен спрятаться, а если негде, то должен лечь и не высовываться, не шевелиться, не должен выдать себя.