Глория

Глория

Глория

Никто не приносил ей ни цветов, ни конфет. Это важное обстоятельство я выяснил в первые два дня, периодически курсируя по коридору до лестничной клетки и обратно, как бы между делом заглядывая в крайний дверной проём. Её кровать и тумбочка находились как раз в поле обзора. У соседок возле изголовий шатко громоздились в обрезанных пластиковых бутылках целлофановые кули с хризантемами, а то и розами, или хотя бы лежали мешочки и коробки со сладостями — её же тумбочка оставалась бедна и скучна, будто в казарме. Или в мужской палате. Кружка, зубная щётка и, кажется, телефон. Всё. Это, признаться, здорово меня обнадёжило. Значит, либо её парень был безмозглой колодой — а такие, как она, с колодами вряд ли связываются — либо, что более вероятно, у неё просто не было парня.

Реальность с почти слышным щелчком переключилась в режим «у тебя есть шанс». Главное теперь — не трусить и не медлить. С последним у меня проблемы. Я по жизни торможу и совершенно не умею знакомиться.

А увидел я её ещё в самый первый вечер.

Я слонялся по коридору и пытался примириться со своим пребыванием в этом месте. Ничего особенного, в сущности. Shit happens. Всё фигня, кроме пчёл, да и пчёлы тоже фигня. Мозги у меня сплошь забиты всякими популярными фразочками из интернета, мемами, демотиваторами и прочим хламом. В интернете я живу. Вернее, работаю — я веб-дизайнер, фрилансер. На замусоренных просторах Сети много всякого водится, но не так-то просто найти настоящих, живых, красивых девушек, а не кукол, щёлкающих селфи на фоне бабкиного ковра. Несколько раз я пытался знакомиться онлайн, не сложилось. Я вообще не умею знакомиться, ни в интернете, нигде. Честно говоря, людей-то не очень люблю, устаю от них. Могу сутками не выбираться из квартиры. Зарабатываю ровно столько, чтобы никого своей персоной не обременять. Жизнь так себе, но меня устраивает. Мне от жизни ничего особо и не нужно. Иногда мы с приятелями, такими же бессемейными великовозрастными обалдуями, выезжаем куда-нибудь на природу. В последний раз остановились в кемпинге, забетонированном, как аэродром, и вот там мне смеха ради вздумалось прокатиться на чьём-то скейтборде. Впервые в жизни. Дебил.

Кемпинг располагал подобием больнички, где накрашенная, как ёлочная игрушка, медсестра кое-как наложила мне на руку гипс. Вернее, шину. В этом увесистом панцире, от запястья до середины плеча, рука ощутимо болталась и болела как не знаю что. Позже, уже в городе, в травмпункте, выяснилось, что дело дрянь и простым гипсом тут не обойтись: при таких переломах кости скрепляют специальными металлическими фиксаторами. Иногда крепёж потом вынимают, иногда он остаётся навсегда. Буду киборгом, с кислым юмором обнадёжил я себя, и отправился сначала домой за вещами, а потом по указанному в направлении адресу. Направление я держал в пальцах левой руки, едва видных из-за гипсовой скорлупы. Замаянный и ошалевший от недосыпа врач в травмпункте сказал, что пальцами надо работать.

Отсидев пару часов в безумной очереди, полной костылей и инвалидных колясок, заполнив какие-то анкеты, протащившись по нескольким кабинетам (нет, не аллергик, не употребляю), я поднялся на относительно тихий третий этаж, в царство припаркованных по углам каталок и смиренных, вжившихся в больничный быт пациентов. В больницу я раньше не попадал ни разу. Даже в детстве. И этот длинный коридор с утилитарно-серым линолеумом, с вялотекущим ремонтом (по стенам расползлись подмазанные штукатуркой проплешины), и койка с храпящим пожилым мужчиной, которому в палате не хватило места, и в довершение всего ужасающий, с обстановкой полувековой давности, туалет, где в углу, под окном, обнаружился полузатопленный кафельный резервуар с надписью «для уток и суден» — всё это по горло окунуло меня в липкую тоску. До операции ещё несколько дней: очередь. Хорошо, я догадался взять с собой планшетник. Какая, в конце концов, разница, где зависать в интернете — здесь или дома.

Но битком набитая палата с голыми, без штор, гигантскими окнами наводила уныние, особенно острое к вечеру. Я пошёл проветриться в коридор, блёкло радуясь, что в этой компании поломанных я хотя бы ходячий, и мне не грозит врастание в больничный матрас и знакомство с утками и суднами. Осколки кости в загипсованной руке беззвучно, но ощутимо постукивали друг о друга при каждом шаге. Серьёзно. В одном романе Маркеса была девчонка, которая носила с собой в брезентовой сумке кости предков, и они издавали такой звук: клуп-клуп. Так и у меня. Неслышное, но внутренне осязаемое клуп-клуп.

И вот тогда я впервые увидел её.

Надо сказать, телесность в больнице совсем не то, что в обычной жизни, телесностью тут пропитано всё, это сама суть места, и тело тут становится штукой очень прозаической, далёкой от стыда, вожделения и прочих внебольничных заморочек. Пациенты обоего пола частенько разгуливают по коридору чуть ли не в трусах, и никого это не смущает. И уж тем более, в такой обстановке, при таких обстоятельствах даже молодые люди выглядят не привлекательнее разваренных пельменей.

Она же была словно не отсюда, будто прямиком из дома (с ароматной кухней и уютной ванной комнатой), в коротком цветастом халатике и тапках с помпонами. Хотя поначалу мне бросилось в глаза другое: волосы. Я ещё подумал, зачем краситься в такие дикие цвета. Подойдя поближе, понял, что цвет всё-таки натуральный. Только от виска несколько крашеных прядей — зелёная, голубая, фиолетовая. А так волосы светились горячим сплавом меди и золота, мёдом, коньяком и шампанским, невероятный жгучий цвет. Тициановский, что ли? Нет, тот темнее. Огненное покрывало до пояса. Фантастика. Халатик у неё был без рукавов, и на каждом волоске предплечья горел тот же огненный блеск. И на ресницах. Я видел её профиль и отражение в оконном стекле, она смотрела в сизые сентябрьские сумерки, проступающие сквозь призрак больничного коридора и очертания её собственного двойника. По-русалочьи перекрещенные стройно-округлые ноги, пальцы правой руки барабанят по подоконнику. Не скука — совершенная отрешённость от всего вокруг.