Голем

Голем

Роберт был в мастерской один. Он сидел на полу, завёрнутый в простынь, точно греческий бог, и погружал руки в глину: такой важный, сосредоточенный, словно решал проблемы мирового масштаба, а не лепил горшок. От напряжения у него даже выступила складка на лбу, что придавало его юношеской внешности особое очарование.

Лия поглядывала на него, прислонившись к дверному косяку. Она приезжала в мастерскую редко, несмотря на то, что была владелицей помещения и сама же её открыла. За тридцать семь лет жизни Лия перепробовала, казалось бы, всё: работала няней, пекла на заказ торты, даже стригла людей на бесплатных ярмарках. Любое дело, за которое она бралась, давалось легко, но не приносило удовлетворения. Мастерская стала очередной попыткой вернуть краски в жизнь.

Поначалу Лии здесь нравилось: горящие глаза парней и девушек — увлечённых творцов — вдохновляли её, но со временем новая деятельность приелась, как предыдущая, и Лия всё реже появлялась в мастерской. Сегодняшний день стал исключением: требовалось просмотреть документы для налогового вычета.

Лия приехала как раз в тот момент, когда Бен — художник, обучающий посетителей мастерской, — разъяснял неопытным коллегам, как изображать на бумаге человеческое тело. Роберта он позвал натурщиком.

Постоянных натурщиков в мастерской не было, они не задерживались. Виной тому — скромная оплата и вспыльчивость Бена, приправленная непробиваемым упрямством, как пирог сахарной пудрой.

Роберта не смущало ни первое, ни второе. Он хватался за любую подработку, связанную с творчеством, чаще — позировал, благо фигура позволяла. Сам он, насколько Лия знала от Бена, занимался скульптурой.

Заглянув в мастерскую, Лия застала самое начало урока, когда Бен, размахивая руками, бегал между учениками, которые испуганно вцепились в карандаши, будто в копья, готовясь защищаться. Лия, задержавшаяся у двери, улыбнулась: она нежно любила Бена, как младшего брата, несмотря на все его недостатки.

Роберт, облачённый в одну лишь белоснежную простынь, стоял у окна, заведя руку за спину. Высокий, худой — рёбра выступали под бледной кожей, точно пузырьки на молочной пенке. Но то была не болезненная худоба, напротив, — она выглядела изящной, аристократичной. Пышные кудрявые волосы доходили до середины тонкой шеи и колыхались при малейшем дуновении летнего ветерка.

Все те минуты, что Бен носился по мастерской, Роберт смотрел вбок и только раз перевёл взгляд с уродливой вазы, созданной руками кого-то из учеников, на Лию. Его чувственные губы дёрнулись, но улыбки юноши Лия не дождалась: к нему подлетел Бен, и Роберт вернулся к позированию.

Но сейчас Лии никто не мешал любоваться молодым натурщиком. В её тяжёлом взгляде, устремлённом на длинные пальцы Роберта, сквозила грусть: как жаль, что ей давно не девятнадцать.

Роберт поднял тёмные глаза на Лию. Она вздохнула: выдав своё присутствие — или взглядом, тяжёлой ношей ложившимся на его плечи, или громким дыханием, или каким-либо шумом, на который сама она не обратила внимания, — Лия лишилась удовольствия наблюдать за работой молодого скульптора.

Роберт вытащил руки из глины. Гончарный круг вращался, как взбесившиеся стрелки часов.

— Извините. Бен сказал, что я могу остаться, пока вы здесь.

Держа руки перед собой, он попытался подняться. Он встал на колено: простынь спадала, Роберт, ловя её локтями, смущался и нервничал.

— Бен не солгал, — ответила Лия. — Ты можешь посидеть в мастерской ещё, если хочешь.

Лицо Роберта — чуть вытянутое, с ярко выраженными скулами — светилось благодарностью.

Роберт сел на пол.

Лия прошла в мастерскую.

— Что ты лепишь?

— Не знаю, — отозвался Роберт, — что-нибудь. Голема, наверное, — он засмеялся.

— Что такое Голем?

— Чудовище из еврейской мифологии.

Лия бросила куртку на стол, заваленный рисунками.

— Вы художница? — спросил Роберт. Его пальцы то появлялись, то вновь исчезали в глине.

— Нет, — Лия уставилась в приоткрытое окно. Зевающие фонари готовили город ко сну.

— Скульптор?

Она усмехнулась.

— Нет. Я не имею отношения к искусству. Пробовала рисовать, но не вышло, не моё. А уж глина тем более.

— Не получилось?

— Даже не пыталась.

Роберт нахмурился. То ли от непослушности глины, то ли от категоричности Лии.

— Откуда вы знаете, что скульптура это не ваше, если не пробовали?

Лия отвлеклась от умывающегося бродячего кота на улице и уставилась на выпирающие лопатки Роберта.

— Чувствую.

Она ответила ему полушёпотом — низким, сладострастным, но Роберт, и головой, и сердцем увязший в процессе создания Голема, не заметил этого.

Осознав, что слишком внимательно рассматривает спину Роберта, изучает каждую его родинку, словно они представляют созвездие, предназначенное для поцелуев, Лия тряхнула головой и отвернулась к окну. Бродячий кот юркнул под старый «форд».

— Зачастую интуиция плохой советчик.

Лия молчала. Она чувствовала, как лоб становится горячим и липким, будто у неё зашкаливает температура.

Семь лет назад она развелась с мужем. Их семейная жизнь — череда скандалов, выстроенная на взаимных претензиях — держалась на нитке терпения Лии, надрывавшейся с каждой новой выходкой супруга, будь то пьянка, покер или пенная вечеринка со стриптизёршами, и окончательно рухнула, когда Лия застала мужа в постели с двумя студентками колледжа. Он был приглашённым преподавателем английской литературы, и, судя по изнеможённым лицам девушек, Шекспира они цитировали ему не только на экзамене.

После развода отношение к мужчинам у Лии изменилось. Ненависть, при которой Лия считала их грязными животными, растворилась, но оставила взамен полное равнодушие: отныне Лия не влюблялась и не хотела секса. Её либидо рухнуло, будто его взломал прыщавый хакер. Первое время она ещё встречалась с мужчинами — молодыми и старыми, опытными и не очень, — надеясь, что её состояние уныния и своеобразного отвращения временно, однако, когда очередной любовник, испытав оргазм, развалился на кровати, Лия сказала себе «хватит». Секс превратился для неё в добровольное изнасилование: когда мужчина ласкал её — тело не реагировало, когда вводил член — тело не реагировало; любой вид секса потерял для Лии смысл, и она отказалась от него.