Голос

Голос.

Одинокий голос уставшего человека, который никто не слышит, потому что он не звучит.  Не звучит. Нет в том нужды. Да и кому он нужен? Этот его голос. Что он может сказать? Про жизнь свою он может? Ну, пусть скажет. Кому это интересно? Разве что собакам, которых он с помойки притащил в свой дом. Разве что, тем собакам, что, единственные, искренне любят этого человека. Те, кого он кормит.  Чем он их кормит? А?  Своим дерьмом? Бог весть.

А крик стоит. Стоит ему выйти со своими собаками. Дети, запуганные родительской опекой, пугаются и визжат, и визжат. Мамы орут. Собаки лают. Дети еще пуще визжат. Мамы ненавидят и орут. А человек старательно оттаскивает собак и старается побыстрее уйти подальше. А собаки на поводке,  горды тем, что защищают. Любимого и Настоящего. Дети плачут, закатываясь и захлебываясь. Мамы беснуются. «Чтоб ты сдох, старый козел»!  Быстро, быстро постукивает палочка по асфальту, приветливо и радостно виляют хвостом собаки, дети плачут, а их мамы горят справедливым гневом. « Напугал, Ссс-ука»!  И стучит его палка. «Когда же ты…». Бог весть.

Нет, нет. Я понимаю. Дети боятся. Только вот не того они боятся. И не тех. Про тех, кого надо бояться молчат мамы, не говорят папы, не рассказывают бабушки – дедушки. Оберегают взрослые себя от неожиданностей, говорят детям, чтобы не лезли к собакам чужим. А чтоб ребенок усвоил - рассказывают про Страшное и показывают Страшное. «Покусают, ааа-в, понял»? Запугать ребенка и не пойдет он к собаке, и не заведет щенка, и не  возьмет ответственность за живое и теплое существо. И дарят, покупают все новых и новых пластмассовых страшилищ, не способных «укусить», не способных  и «гавкнуть» без спросу. Пахнущих химией и красками товарищей по играм. Бог весть.

Странен и некрасив одинокий человек. И сам во всем виноват. Что детей у него нет – виноват. Что есть – виноват.  Не смог воспитать, не научил чувствовать и любить. Может и не видел никогда никого из своих детей. Может и не хотел. А может хотел, да не смог.  Все может быть, чего и быть не может – случается с такой пугающей закономерностью, с такой продуманной неизбежностью, с такой тщательной и чистой незамутненностью события, внезапного и конкретного именно для выбранного человека, что вызывает  устойчивое недоверие и ослепительную веру.  Все не случайно. Как бы случайным не казалось.

Квартира. Прихожая пропахшая псиной и комната, и кухня, и совмещенная ванная. Собачьи кастрюли с пригоревшей кашей, вонь требухи и похлебки, маленькая алюминиевая кастрюлька с супом, такая же небольшая сковорода, хромые табуреты и стол со стертым покрытием, окна без занавесок и цветов на подоконнике. Запах паленой шерсти и старых тряпок, когда-то бывших костюмами и кофтами, и  кардиганами. Запах чего – то загнувшегося. Все эти запахи перебиваются запахом одиночества и болезней, запахом бесприютной старости, въевшегося в стены и мебель запаха старого и больного тела.

Томик Дон – Кихота, соседствующий с томиком Расина, учебники французского для начинающих и начавших, учащихся и студентов, словари и толковые словари, вместе со словарями фразеологических оборотов, с неизбежными разговорниками. Стандартный набор начинающего букиниста, так и не перешедшего в первую лигу, и уже никогда туда не попадающего, даже по блату. О чем думает этот человек, рассеянно поглаживая старательно подставляемую  под его руку голову собаки? И думает ли? Что рассматривает в отражении телевизора, сгоревшего лет надцать назад? О чем все эти его вялые, повторяющиеся мысли, буквально, висящие и клубящиеся в воздухе, смешивающиеся с табачным и въедливым одиночеством? О чем звенит в тишине его невысказанная речь, которую слушают и воспринимают прядущие ушами большие и маленькие собаки? О любви?  А была ли в этой его жизни любовь? Бог весть.

Конечно же, была. К каждому человеку, однажды приходит чувство. Часто, раньше, чем человек пытается понимать и различать в этой кромешной тьме хоть что – то. Часто позднее, чем это возможно. Но – всегда. И это единственное, что объединяет всех нас. Единственное, что важно. Не смотря ни на что.