17 сентября 1307 года от Р. Х.
Париж, Франция
Низкие тучи сдвинулись над городом, словно брови разгневанного правителя.
С утра лил дождь. Холодный по-осеннему. От сырости не спасал ни плотный плащ, свисающий до самых шпор, ни капюшон, низко надвинутый на лицо. Под ногами мерзко чавкала грязь, щедро замешанная на очистках, пожухлой ботве и прочей дряни. Вонь из сточных канав резала ноздри, заставляя брата Антуана горько пожалеть не только о свежем морском ветре, обдувающем побережья родимой Нормандии, но даже о палящих суховеях Земли Обетованной, где он почти пятнадцать лет посвятил борьбе за Гроб Господень. В Палестине ветер обжигал, но не вызывал тошноты. А здесь... Тоже мне — Париж!
Идущий впереди слуга, освещающий путь в кромешной тьме, подскользнулся и едва не упал, выронив факел. Тихо выругался сквозь сжатые зубы.
Раздражение накатывало волнами, в который уже раз вынуждая шептать «Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem cæli et terræ[1]», а следом и «Pater noster, qui es in cælis[2]». Ибо Господь наш, Иисус Христос, учит смирению. Нельзя давать гневу овладеть собой. Разозлившийся боец в четырех случаях из пяти проигрывает воину, сохранившему разум холодным.
И почему нельзя встречу назначить в новом Тампле?
Ах, да! Твердыня же еще не достроена — если стены и прочие защитные сооружения уже готовы, то вряд ли успели оборудовать кельи для братии и залы для проведения капитулов[3].
Возведенная неподалеку от Парижа новая резиденция Ордена ничем не должна была уступать как твердыне в Акре, ныне безвозвратно утерянной, так и лондонской. Не случайно Великий магистр решил перенести именно сюда, а не за пролив, главную обитель, хоть и носил до того мантию Великого приора Англии. Да и король Франции Филипп Четвертый, прозванный в народе Красивым, сам предложил рыцарям Храма перебраться поближе к его двору.
Брат Антуан поежился. На душе было неспокойно.
Французский король хитер и жёсток, чтоб не сказать — жесток. Правит железной рукой, усмиряя зарвавшихся баронов, но когда нужно, умеет проявить гибкость, достойную истинного монарха. Летом прошлого года он уже был вынужден обращаться к рыцарям Храма в поисках спасения — взбунтовавшаяся парижская чернь заставила здорово поволноваться короля и его ближайшую свиту. Вот тогда-то и родилась у Филиппа мысль — пригласить самый сильный в Европе орден поближе к своей столице.
Великий магистр Жак де Моле возражать не стал. Все владения Ордена Храма в Святой Земле потеряны. Последняя, отчаянная попытка отвоевать Иерусалим провалилась. Нет, город-то они взяли, но вот захватить мало, надо еще и уметь удержать... Да и рыцарство, в целом, разочаровалось в крестовых походах. Теперь братьям ничего не остается, как искать новое приложение для своих мечей — но уже в Европе. Рыцари-тевтоны уже подсуетились: нашли для ордена новое славное поле деятельности. Нести Веру Христову в земли отчаянных язычников — пруссов, ливов, жмуди — не менее почетно, чем сражаться с мусульманами.
Ордену Храма еще предстояло сделать свой выбор. На то у него были и золото, и тысячи братьев, закаленных в постоянных сражениях с нехристями, и святые реликвии, вселяющие неустрашимый дух в сердца бойцов. А помощь такого сильного королевства, как французское, будет весьма кстати. Наверняка, Филипп Красивый рассуждает так же. Если Орден Храма и Франция станут поддерживать друг друга, кто сможет противостоять им?
Вот только зачем же его, Антуана де Грие, пригласили в дом ростовщика на улице Старой Голубятни? Да еще и встречу назначили на полночь? Тащись теперь через весь этот вонючий город...
А вот и указанный в записке дом. Брат Антуан узнал его по тяжелым створкам дверей, украшенных бронзовыми бляхами в виде львиных голов. Роскошь невиданная. В самом ли деле тут живет ростовщик?
Дав знак слуге остановиться, рыцарь приблизился к двери и трижды ударил липким и мокрым кольцом. Повременил и ударил еще трижды. Так было указано в записке.
Долго ждать не пришлось.
Щедро смазанные петли провернулись без скрипа. В образовавшейся щели, шириной не более ладони, появился внимательный глаз:
— Брат Антуан?
— Да! — решительно отвечал рыцарь.
— Скажи слово! — потребовал привратник.
Храмовник, хоть его и раздражали подозрительность и недоверие, подчинился, назвав имя рыцаря, четвертым по порядку занимавшего пост Великого магистра Ордена:
— Бернар де Тремеле!
Почему в записке указывался именно де Тремеле? Загадка на загадке!.
— Входите, во имя Господа, брат Антуан!
Откинув капюшон в тесноватой комнатушке за дверью, Антуан де Грие мрачно поинтересовался:
— А мой слуга?
— О нем позаботятся, — отозвался коренастый чернобородый мужчина, никак не походивший ни на ростовщика, ни на охранника. Скорее, брат-сержант[4]. Причем из ветеранов. Любопытно, где же он служил делу Христа?
— Прошу вас, брат Антуан, во имя Господа!
Дерзкий прищур. Видать, заинтересованный взгляд рыцаря не укрылся от привратника.
Точно — опытный головорез. Достоин уважения.
Де Грие сбросил плащ, одернул плотную суконную котту[5], призванную защитить от осенней сырости, и прошел следом за чернобородым.
По узкой лесенке они поднялись на второй этаж и очутились в просторном помещении, освещенном десятком дорогих восковых свечей. Тяжелые занавеси закрывали окна, спасая от сквозняков. Стены увешаны гобеленами с картинами на библейские сюжеты.