Госпожа Неудача. Полёт в Жизнь

Пролог

Облачённый в дорогие шелка, вечер томно прогуливался по улицам старинного города, заглядывал в окна, касался одиноко стоящих фонарей, отчего те вспыхивали тусклым желтоватым светом, и, стоя на выгнутых кошачьими спинами мостиках, наблюдал, как поблёскивают тёмные воды реки Арно. Сегодня он был изысканной светской дамой — звенел браслетами созвездий, оплетал тонкую шею гибкой виноградной лозой и, красуясь, закалывал первые цветы душистых олив в иссиня-чёрные кудри. Беззвучно цокая тонкими каблучками, вечер оглядывал город свысока, в благостном отстранении любуясь острыми башнями кипарисов, нарядными холмами, примерившими пышное убранство прекрасной флоры, и тёмными громадами старинных зданий, что тянулись к небесам не без гордости, демонстрируя своё неоспоримое превосходство. А ещё вечер видел оборотную сторону бытия — мерцающие энергетические щиты вокруг домов, перемещающиеся высоко над землёй силуэты и древний замок, окружённый глухой стеной. Туда-то и лежал его путь, ведь для него, незримого, условных препятствий не существует.


День его величества выдался утомительным. Сидя в просторном кресле чёрной кожи, он нервно крутил в длинных бледных пальцах гербовую печать и напряжённо размышлял о чём-то, ведомом лишь ему одному. Справа высилась стопка не подписанных бумаг, слева — запечатанные красным сургучом письма. Но сегодня он не станет их читать. Довольно дел, приказов и тяжб. С тихим металлическим звоном печать опускается на позолоченную подставку. Гладкая ручка балконной двери ложится в ладонь.

Приятный вечер — тёмно-синий, с мелкими искрами далёких звёзд. Внизу — старинный город, прекрасный в первые летние дни. Монарх родился здесь много лет назад и никогда не жалел о том. Родина была полной чашей, хотя, что говорить об одной стране, если в королевской длани покоится — ни много ни мало — весь мир? Но сегодня длань эта едва заметно подрагивает. Благо, что он — не человек: гладкая бледная кожа без единого изъяна нежным атласом кажется. Волнению не сделать руки мужчины влажными. Оно может лишь клубиться в душе, вынуждая бросать льдисто-голубой взгляд к массивному циферблату чистейшей платины, посаженному, как собачонка, на широкую змеевидную цепь. Банальная игрушка, ещё один бессмысленный атрибут роскоши. Но именно такие вещи заявляют о бесспорно высоком статусе своего владельца. А монарх любил о нём напоминать — менял костюмы, перстни и украшенные драгоценностями запонки. Лишь часы неизменными оставлял вместе с человеческой привычкой на них смотреть. Ход стрелок успокаивал «тик-так, тик-так». Скоро. Совсем скоро. Остался час, может, немного больше. Но отчего же чувство необъяснимой тревоги поселилось в ямочке меж ключиц?

Сегодня в мир придёт ребёнок, и рождение это будет означать смерть. Маленькую, незначительную смерть глупой зеленоглазой девицы. Все они похожи — портовые шлюхи и знатные леди королевских семей. Все обожают подарки, млеют от красивых слов и теряют голову в его безоговорочной власти. А монарх любит женщин. Всегда любил, и менял, без сожаления выбрасывая одну для того лишь, чтобы место её заняла другая прелестница. Ему с детства внушали: женщин бить нельзя. Он и не бил. Убивал лишь, находя в том высшую степень наслаждения. Ласкал, осыпал поцелуями и нежными речами, а потом…

С этой вышло иначе. Дочь могущественного королевского рода, Элерия Девидсон понесла в конце второго месяца их нежных отношений, и линии будущего пылали одним лишь образом: под ранимым девичьим сердцем растёт мальчик, долгожданный сын, способный стать достойным преемником короля.

Ожидание воистину стало мукой. Элерия будто чувствовала что-то — ничего не просила, да и не спрашивала ни о чём. Лишь грустно смотрела тёмному силуэту вслед, когда монарх без слов проходил мимо. С беременностью она перестала быть женщиной для него, а его величество не привык идти против собственных нужд. Королевское ложе согревали другие девы, а дни сливались в месяцы, чередой уходящие прочь. И вот монарх нервно барабанит пальцами по гладкому мрамору серой с белыми прожилками балюстрады, в волнении своём отсчитывая бег маленьких короткохвостых секунд.

Осторожный ритмичный стук вывел короля из оцепенения, вынудив повернуть голову с тихим, хрипловатым:

 — Войдите, — и добавить через миг, свысока глядя на облачённую в голубую униформу девушку-стража: — Проблемы, Бейкер?

— Её высочество призвала целителей. Говорит: участились схватки. Вы отправитесь к ней? — И сложила ладони на животе, ожидая ответа.

Монарх молчал долго. Водил языком по кончикам острых клыков, в задумчивости оглядывая подтянутое женское тело. Искушённый, он не пропустил ни соблазнительно выдающуюся грудь, ни мягкую линию приятно округлых бёдер, оценивая девушку так, будто видел впервые.

— Нет, — бросил наконец сухо и тотчас отвернулся. Как бы велико ни было его напряжение, он не падёт так низко. Стражи — стражам и полю брани. Постель монарха не для них. Стоя спиной к выходу, он слушал, как медленно девушка обхватывает пальцами ручку, как слабо скрепит механизм замка и лёгкий сквознячок проскальзывает в полумрак кабинета. — Инструктора своего ко мне пришли, — приказал вдруг, и от звука его голоса молодая страж споткнулась на полушаге, хлопнув дверью так, как этикет бы никогда не позволил.

Светловолосый мужчина возник на пороге через минуту. Вошёл без пиетета, обводя цепким взглядом внимательных глаз почти не изменившийся за последние пять десятков лет интерьер и, опершись ладонями о столешницу, склонил голову набок.

— Элерия, говорят, к утру разродится.

— Возможно. — Полусидя на дорогом диване ручной работы, монарх поцеживал тёмную густую жидкость из широкого полупрозрачного бокала. — Ты проходи. Не стесняйся, инструктор. Ночь ожидания обещает быть долгой. Так почему бы за малышку Девидсон не выпить?

Послушно пройдя вглубь кабинета, светловолосый опорожнил высокий графин чешского хрусталя и, скрипнув голубой кожей боевого облачения, без сомнений занял королевское кресло. Питьё в его руках источало аромат железа и соли, растворяясь на губах приятным покалыванием живого тепла.

— Ей семнадцать всего. Целители говорят: Элерия может не пережить роды.

— Целители. — Щелчок унизанных перстнями пальцев, и бокал монарха с тихим звоном переместился на маленький стеклянный столик в углу. — Она сама одарённая — не забыл? Раз выносила — родит. А смерть — такое странное явление, приходит к каждому. Чья-то неожиданно, а чья-то — другими предрешена. Вот ты, инструктор, как умереть хочешь?..

***

Элерия Девидсон никогда не считала себя сильной. И отважной не была тоже. «Мечтательница», — говорили знакомые и друзья. «Цветочек оранжерейный», — улыбалась мать, нежно ероша её золотые кудри. Рождённая в семье целителей, Элерия с детства тянулась к прекрасному — игнорировала королевский этикет, предпочитая посидеть в саду с новым романом, сбегала с уроков, прячась в комнате отца, и за семнадцать лет своей недолгой жизни так и не поверила в существование человеческой злобы. «Любая мечта может сбыться», — щебетала восторженно, глядя в изумрудные глаза старшей сестры, и делала эти слова собственным кредо, глядя на мир сквозь призму бесконечного праздника.

Каким прекрасным был тот день, каким пряным казался вечер. Любимое платье голубого атласа порхало вместе со златокудрой принцессой, юбки взлетали в изящно нежном танце, а скрипки… О, их голос был волшебным пением мифических муз. То был очередной светский приём, один из множества балов в резиденции короля, но для Элерии Девидсон он неожиданно стал особым.

***

В особняке давно не было свеч и чадящих факелов. Монарх успел позабыть тот год, когда им на смену пришли маленькие стеклянные лампы, излучающие ровный оранжевый свет. Да и заботило ли его это? Не смотря по сторонам, он пересекал портретную галерею, и дорогие винно-красные ковры скрадывали ритмичные звуки беспокойно быстрого шага. За спиной мужчины чёрными крыльями развевался излюбленный плащ, и тень его ловила дрожащие блики, замершие на изукрашенных резьбой деревянных панелях.

Покои её высочества находились в северном крыле — с первых дней король расположил фаворитку так, чтобы большую часть времени быть свободным от её неусыпного надзора. Обошлось без него. Ощутив первый холодок, Элерия отдалилась ото всех, и больше не собиралась челядь, чтобы послушать нежный голос златовласой принцессы Девидсон, и печально молчал старый лакированный рояль, лишённый мягких касаний тонких девичьих пальцев.

У массивных дубовых дверей толпились девушки, облачённые в белые халаты с бледно-зелёной каймой — целительницы, прибывшие из ближайшей клиники несколько часов назад. Монарх питал жгучее презрение к ним. Ранимые, будто яблоневый цвет, эти бесконечно добрые существа балансировали на грани безысходного безумия, и никто не мог удержать их от внезапного падения. Тем не менее каждый пользовался услугами одарённых, и его величество исключением не был.

— Что там? — произнёс глухо, сжав предплечье ближайшей к нему девицы. Тёплое. Полувампирка наверняка. Как Элерия. Судьба таких с рождения предрешена — психлечебница или смерть. Третье выпадало редко, становясь исключением из правил.

— Ей трудно, Ваше Величество. — Попытавшись отстраниться, целительница сделала шаг назад — грубая хватка монарха причиняла ей боль, но он не разжимал пальцев. — Самое страшное позади. Несколько минут, и вы сможете…

Но в этот момент тяжёлая створка распахнулась. Лицо пожилой темноволосой женщины, вышедшей ко всем, казалось измождённым. Завидев сюзерена, она даже не стала приседать в традиционном полупоклоне. Лишь голову склонила уважительно и заговорила осторожно, тихо. Так, словно предупреждала монарший гнев:

— Мой король, она желает видеть вас. — И шагнула в сторону, предлагая войти.

***

Зимние небеса сквозь покрытое изморозью стекло, инистые узоры на нежных лепестках чудной голубой розы — одни лишь глаза, а сколько образов, сколько неожиданно горячих, тревожащих чувств. Таким был первый, брошенный из-под полуопущенных ресниц взгляд. Сердце Элерии порхало сладкоголосой птичкой и трепетало тихонько, когда с присущей ему властностью монарх кружил златовласую девушку в медленном, томно тягучем вальсе. Она не помнила себя от счастья, прижимаясь щекой к его прохладной ладони, говорила о чём-то бессмысленном, далёком, земном — лишь бы он слушал, лишь бы продолжал смотреть. Она смущённо опускала глаза и не знала, куда деть руки, когда стражи впервые передали украшенный топазами кулон. Она плакала вечерами, слушая ужасные речи отца, что всегда осуждал монарха, и, прячась ото всех, тайком улетала на первые свидания. Она верила: это — любовь. Настоящая, единственная, такая, какую и сказкам описывать не дано.

Она покинула отчий дом в погоне за призрачным счастьем, но внезапно льдистые осколки стекла превратились в омуты невыносимой стужи. Впервые в своей жизни Элерия ощутила горечь разочарования. Коварным жалом она вонзилась в сердце, чтобы, вскрикнув тихонько, нежная птичка содрогнулась в последний раз.

Но король продолжал приходить, осыпать фаворитку потерявшими очарование дарами и делить ложе с ней так, будто не принцессой ещё месяц назад была, а простолюдинкой, милостью его взятой в наложницы. Коротая дни в чтении, Элерия постигала науку одиночества, иногда говорила со стражами, но чаще слёзы лила, обнимая пропахшую дорогим парфюмом подушку.

Казалось, беременность переломила что-то. Чувствуя, как раскрывается настоящей женщиной, меняясь снаружи и изнутри, юная Девидсон смотрела на мир иначе. Взрослела наконец, прикрывая ладонью мягко округлившийся животик. «Малыш, — шептала с теплотой, — ты станешь моим принцем». Ведь так оно и должно было быть. Сидя в удобном кресле, монарх не раз говорил, задумчиво щурясь сквозь тёмное стекло бокала: «подаришь мне наследника, Элерия, и две королевские фамилии сольются в одно, а я стану самым счастливым в мире». О том, что произойдёт, если родится девочка, принцесса Девидсон старалась не думать.

***

В покоях было сумрачно. Тяжёлые охристо-золотые портьеры задёрнули наглухо, скрывая высокие проёмы окон, часть светильников отключили, и широкая постель казалась ярко освещённым островком уютной безопасности, дрейфующим в коварном океане подступающий тьмы. Но тьма никогда его не страшила — верным псом она крутилась у ног и, прижимаясь влажным носом к руке, молча просила ласки. В ответ монарх пинал её носами удобных туфель, отсчитывая каждый шаг нервным сжатием бледных пальцев.

Элерия полусидела на мягких простынях цвета молока и какао, глядя в никуда туманными изумрудами больших глаз. Рядом суетилась черноволосая повитуха — поправляла тонкое льняное покрывало, волосы и ворот ночной сорочки: «Всё хорошо, ваше высочество, всё хорошо», — бормотала заклинанием, а сама всё бросала косые взгляды к тёмному силуэту, замершему в изножье.

Монарх не двигался. Стоял в одной позе, сжимая красиво очерченные губы, и слушал. В тишине, разбавляемой омерзительным голосом повитухи, тяжело стучало сердце юной матери. Но ему вторил ещё один звук — ритмичный, быстрый, будто трепетание лёгких прозрачных крыльев: «тук-тук-тук-тук-тук. Тук-тук-тук-тук-тук. Тук…» Может ли такое быть? Могут ли ошибаться прорицатели? Умеют ли линии будущего врать?

— Вон! Все вон! — и без замаха опустил ладонь на гладкое дерево маленького орехового стола. С жалобным треском круглая ножка подломилась — звук падения слился со звоном бьющегося стекла и испуганным детским плачем. — Вон! — ревел монарх — повитуха и целители бесшумными тенями исчезали в дверном проёме, а король не знал, куда деть руки, титулы, самого себя и проклятущую девчонку знатного рода вместе с её… их отродьем. — Как? — прошипел, когда их осталось трое. — Как ты посмела? Как могла?!

— Милый… ваше величество… я… — красивый голос — журчит так трепетно, нежно, песнью лесного ручья в самое сердце льётся. — Я вас и её всем сердцем….

— Её?! — Девочка. Ринувшись вперёд, монарх не глядя сдёрнул золотисто-бежевый покров — розовый младенец лежал на животе матери, всё ещё связанный пульсирующим отрезком плоти. Щелчок пальцев, вскрик… Девочка. В его руках позор рода, мерзкое существо женского пола. Человек. Хотелось свернуть ей шею.

— Отдай, прошу! Я должна… нужно… — подняв ладони, Элерия сощурилась, касаясь целительского дара, и тёплые энергетические нити потянулись к девочке, успокаивая мягко, обнимая, вынуждая пуповину связаться саму собой. Вместо ответа монарх расслабленно опустил руки. Лишённый поддержки, вопящий младенец упал на постель так, словно ненужным предметом был и, дёргаясь, захлебнулся криком.

— Я ждал. — Поворот, широкий шаг, и мужчина медленным жестом проводит по поверхности украшенного резьбой комода. Под подошвами потрескивают осколки, навсегда вдавливаясь в ворс дорогого ковра. — Ждал. Надеялся. Верил. — Спокойствие в голосе студит душу, но каждый жест выдаёт кипящую огненной лавой ярость. Ещё шаг. Звон, тень улыбки на красиво очерченных губах, и внезапно одним стремительным броском монарх выныривает из омута кипящей тьмы. В центре золотисто-бежевого островка безопасности испуганным котёнком замерла зеленоглазая девушка. Казалось, король не видит её страха — взбирается на постель хищной чёрной птицей и шепчет тихо, перебирая спутанные девичьи кудри. — А ты подвела меня, высмеяла в лицо своим мерзким детёнышем, — и повышает голос вдруг, патетически воздевая руки: — Никогда! Никогда — запомни! — король вампиров не порождал человека. Так было доныне — так будет и впредь! Что бы ни случилось, события этой ночи останутся тайной. Никто не увидит плод. А ты?.. О тебе забудут вовсе, ведь смерть — коварная гостья и прекрасный союзник подчас.

***

Грудь вздымалась тяжело. Пальцы, крючась, комкали мягкую простынь. Элерия не знала, куда смотреть, и, в бессилии откидывая голову, закрывала внезапно увлажнившиеся глаза так, словно искала защиты у почти прозрачной кожи век.

Она никогда не была независимой, отчаянной, храброй. Дивная роза в убежище стеклянной теплицы, тонкий лепесток яблоневого цвета — малая частица символа возрождения и чистоты, фамильного герба её рода. Сейчас жизнь налетела внезапно холодным ветром, ударила хлёстко, больно, самое сердце выстудила, не оставив и малой искры живого тепла. Последнее убежище — островок золотистой безопасности в океане тьмы — опорочил чёрный орёл с сумасшедше-голубыми глазами, и образ его, человека, которого Элерия так долго боготворила, казался ликом самой смерти. Её смерти. Смерти… малышки. Хрупкого, беззащитного ангела с крохотными ладошками и нежной кожей. Ангела, что лишь готовился познавать мир.

Но что могла сделать семнадцатилетняя девушка? Сколько сил осталось в хрупком, истощённым родами теле? Элерия знала: их не хватит даже на лишний вскрик. Ей хотелось забыться, зажмуриться крепко и исчезнуть, в последний раз отдаваясь воле некогда любимого человека. Вот только теперь она не за одну лишь себя отвечала, и яркой вспышкой спасительной надежды сквозь липкий, отчаянный страх пробивался образ почти стёртой годами памяти.


— Мягкая, нежная девочка. — Покачиваясь в удобном кресле, пожилой вампир ласково трепал Элерию по макушке и улыбался так, будто обращался вовсе не к ней. — Пообещаешь сохранить секрет?

— Секрет? — подалась вперёд девочка, не желая, да и не умея скрывать искры живого интереса в ярких зелёных глазах. Ей было всего девять, но она прекрасно знала важность чужих тайн. А ещё умела молчать и слушать, запоминая даже то, что пока казалось неясным.

— Ты очень добрая, Лер, и пусть все боги наших миров хранят твою доброту. — Протянув руку, вампир бережно сжал подбородок девочки, и голос его, рассеянно-мягкий, приобрёл нотки наставнической властности. — Внутри тебя живёт дар Исцеления. Ты прекрасно владеешь им — хранишь, созидаешь, не творишь страшных дел. Но послушай и просто запомни сейчас: две крайности слились в одном теле (твоём теле, Лер) — убийца и врачеватель. Убийца жесток, но и слаб. Однажды он позволит тебе соткать сеть (страшную сеть) — орудие мести. — Поднявшись вдруг, пожилой Девидсон вновь улыбнулся. — Если однажды захочешь коснуться второго дара помни: назад пути нет. Обрекая другого на безумие и смерть, расплатиться сможешь лишь самой собой.

***

Монарх чувствовал дрожь. Пьяняще-сладкая, она разливалась по телу, вынуждая делать неоправданно глубокие вдохи. Он ведь ждал именно этого. Ждал так страстно, как рождения наследника, как прихода нового дня, как непередаваемого вкуса свежей крови на красиво очерченных губах. И пусть не всё сбылось, пусть тёплое тельце вопит в руках Элерии, рассыпая карточный замок его недавних грёз, эта ночь снизойдёт истинным наслаждением, эйфорией, образом чистейшей гармонии, бесконечным ощущением власти и могущества, данного лишь богам.

Палец качнулся маятником — девочка или мать? А тонкие энергетические нити уже сплетали фантом длинного острого когтя. Сегодня король станет художником. Взмах — первая линия набухла алым, прочертив диагональ по щеке златовласой принцессы. Вздрогнув, она распахнула глаза:

— Дочь не тронь! — забилась, но он сжал её тело бёдрами, медленно ведя вниз — по изгибу шеи к ложбинке меж ключиц, а потом — в сторону, разрывая светлую ткань сорочки.

— Сопротивляйся! Цветочек стал дикой кошечкой? — первые капли крови растаяли в цвете какао, а за ними ещё и ещё… — Хочешь, я расскажу, как умирают дети? — и широкая, полубезумная улыбка: — Хочешь меня, Лер?! Сделаем это в последний раз! Вместе! А потом твоё отродье сдохнет! Моя кровь вольётся в меня навсегда! Что, если твоя обожаемая дочурка станет ленчем?

А в следующий миг комната озарилась алым.

***

Полосы и завитки становились узором острой, горячей боли. Элерия никогда не умела её терпеть. Сжимая зубы, она билась на простынях, пытаясь уйти от невидимого лезвия жестокой силы, но новые и новые ранки разрисовывали её тело — раз, два, три…. Она умрёт медленно, мучительно, захлёбываясь собственной кровью — монарх позаботится о том. Возьмёт ли он её, как обещает? Запомнит ли она это, или милосердное забытье примет измученную мать раньше?

— Твоё отродье сдохнет! — три слова ворвались в агонию вспышкой отрезвляющего света.

Он не лжёт.

И тогда младшая в роду Девидсон стала клинком, закалённым в огне и льдах. Младшая из рода Девидсон отважилась, и невыносимо яркий алый луч вырвался из центра тяжело вздымающейся груди. То было пробуждение убийцы, от которого не укрыться, которого не остановить.

Воздух стал вязким киселём — само время принадлежало Элерии, сам мир застыл, подчиняясь её воле, а нежный цветок окрасился кровью. Раскрыв оборотную сторону собственной сути, девушка высвобождала новые и новые нити, сплетая надёжную энергетическую сеть. Да, её жизнь оборвётся с последним узлом смертоносной вязи, да, малышка погибнет, но никогда больше монарх не почувствует себя в безопасности. Безумие и смерть — вот, что ждёт его, вот путь, что он себе нагадал. Месть ли? Возмездие? Забывшись в создании энергетических кружев, младшая из рода Девидсон потеряла грань, и, словно в оправдание, придумала собственное определение — справедливость.

***

Когда-то в молодости его величество прошёл курс простейшей самообороны. Лишь это спасло его сейчас. Отчаянный, слитный прыжок отнёс монарха на несколько шагов от приближающейся смерти. Впервые в жизни глаза его излучали неподдельный страх. Впервые хотелось сбежать — вот только поздно.

Знал ли он о даре пассии? Конечно же знал, вот только даже помыслить не мог: она решится. Уж слишком мягкотелым существом была Элерия Девидсон, слишком хрупким. И теперь недооценка эта стала роковой. Отчаянно озираясь вокруг, монарх всем естеством ощущал приближение сети. Запущенный процесс остановить невозможно — оба они знали это. Даже если король покинет комнату, убийца отыщет жертву. Можно лишь…

Мысль вспыхнула в сознании спасительным маяком, пробежала по нервам, а в следующее мгновение его величество упал на ковёр, пропуская над собой первые щупальца алой сети. Он знал, как спастись. Теперь знал, и его спасение источало дивный аромат свежей крови.

Сыто урча, энергетический убийца достиг своей цели, но вдруг нечто новое появилось на его пути, притягивая к себе с непреодолимой силой. И сеть подчинилась, изменив направление.

Испуганно кричала Элерия, пытаясь обуздать вышедший из-под контроля дар, само пространство вокруг пульсировало невыносимым гулом, а монарх безудержно хохотал, наблюдая, как одна за одной алые нити исчезают в маленьком тёплом тельце. Будучи лишь ничтожным человеком, девочка всё же смогла принести пользу, и последним, что видела Элерия, стала крошечная детская ладонь, объятая цветом неотвратимой смерти. Последняя нить оборвалась. Коротко всхлипнув, златовласая затихла. Лишь кровавые струйки сочились из свежих ран, а рядом, непроизвольно баюкая ребёнка, застыл король вампирского мира, отец, решивший судьбу дочери одной лишь жестокой волей.

— Милая, добрая Лер, — произнёс рассеянно, устало, но совсем скоро голос его обрёл былой тон, — творить зло тоже учатся годами. Но ты превзошла все мои ожидания. Как думаешь, что лучше — убить отродье сейчас или оставить жить с сетью?

Покойница молчала. Маска смерти исказила прекрасные черты, навсегда запечатлев в них отчаянье и боль, умирать с которыми воистину страшно. Поднявшись с колен, монарх простёр раскрытые ладони над оставшимся на полу тельцем, сощурился, призывая силу, — и замер вдруг, ощутив приближение той, что была на много лет его старше. С грохотом распахнулись тяжёлые двери, послышался дробный стук каблучков, и сквозь тьму к постели метнулась статная женщина в алом платье.

— Снова! Опять?! — контральто хлестнуло плетью, но его величество лишь улыбнулся, свысока глядя на склонившуюся у постели даму. — Ты теряешь голову — этому должен быть предел, — продолжала она, а унизанные перстнями руки бережно поправляли золотистые кудри принцессы. — Она — лишь дитя.

— Её отродье — человек, Джоанна.

— И оттого девочка была достойна смерти?

— Худшей смерти, — серьёзно кивнул он. — Впрочем, нужен ли повод для того, чтобы умереть?

Джоанна не отвечала. Сдержанная всегда, и сегодня она не выказывала эмоций. Лишь зашуршал блестящий муар пышных юбок, когда, склонившись, женщина бережно прижала к груди испуганно молчащего младенца.

— Она будет жить, — произнесла твёрдо. Монарх молчал. Улыбался лишь, глядя, как исчезает алое платье в полосе света меж вновь распахнувшихся дверей. Спорить с Джоанной не было смысла. Сопротивляться ей, впрочем, тоже. Вот только, желая защитить отродье, сестра не ведала одного: настанет день, и сеть войдёт в полную силу. Всё предрешено сейчас, ведь каждый шаг девочки будет неудачей, каждое решение — ошибкой. Такова сила её персонального ада. Таков её путь.

— Будет жить, — повторил тихим эхом. — Жить и, теряя всех, кто дорог, постепенно сходить с ума.