Говорит Квавар

Говорит Квавар

Зак, ты спишь? Я ведь не вижу твоих глаз за зеркальным стеклом. Нет-нет, молчи, даже если не уснул. Не отвечай. Говорить вредно, и не только тебе. Лучше дышать ровно и медленно. Глубокие протяжные вдохи и выдохи. Словно всё время спишь. К тому же, может быть, это и к лучшему. К лучшему, если ты не услышишь, что я несу. Но не говорить я уже не могу, поэтому буду делать это шёпотом. Пока не усну.

Знаешь, я часто вспоминаю Марс. В последнее время он стал мне дороже Земли. И это немудрено, Зак. Ведь там мы и познакомились, там я обрёл лучшего друга. Интересная штука жизнь. Кто-то находит друга ещё в детстве, кто-то — в студенчестве или в армии. На этом и заканчивается молодость, дальше уже никто тебе ближе не будет. А я нашёл тебя в ссылке. Вот где ещё остались настоящие люди. Кажется, будто весь цвет человечества отправляют именно туда все эти гладкие, смазанные жиром клопы, стоящие у руля на Земле. Помнишь Ихю? Ихиля. Он ведь, в отличие от нас, даже под «Южным Крестом» не ходил. Просто умный, но не подходящий. То есть — потому и не подходящий. Припаяли ему бог знает что, не отдал чести кому-то, как тот парень, немец, чёрт его, Лэндмессер, кажется. Вот с кем никогда нельзя было соскучиться. Высыпаться нам не давал после отбоя, сукин сын. То анекдоты травит, то о музыке судачит, а то вдруг вспомнит о Муции Сцеволе. Это чтобы мне интересны были гаммы или Древний Рим? Да ни в жисть не поверил бы. Но ведь слушал, чёрт возьми. Весь барак слушал, до того вкусно. Светлая голова, а здоровье никудышное. Тощий весь, а сквозь ухо спираль лампочки видно. Не Марс его убивал, как думали некоторые. Мы с тобой его ближе знали. Он умирать с рождения начал. Словно во всей Системе не было для него подходящей почвы и приятного воздуха. Не человек, а получше. И всё равно мог бы протянуть гораздо дольше и стать вторым для тебя и меня. Третьим для нас. Ведь товарищей должно быть трое. А они так не считали. Вот и отправили в колодец вместе с двумя прочими, которые им как заноза были. Водички добывать, значит. В глубокую, двести метров, могилу под мёрзлым песком. С позволения капрала, ты ведь помнишь эту грязную желтозубую скотину. Не обвал это был, а подрыв, тут уж ни у кого сомнений не возникло. А он даже бровью не повёл, всяко, мол, случается, и затребовал у командования новую партию. Сволочь. Ну убьёшь, допустим. А бежать-то всё равно некуда. Триллиарды километров пустоты, а где жить можно, там везде тебя кокарда поджидает.

Третья неделя. Просто не представляешь, как я устал. Хотя вроде и делать особо нечего, только и делов, что отправлять одно и то же, как попугай. Кажется, я вообще скоро разучусь произносить что-либо, кроме этих двух слов: говорит Квавар, говорит Квавар… Я бы хотел сделать запись и поставить сигнал на автомат, но пока не знаю, как это сделать. Я даже не знаю, идёт ли наш сигнал и попадает ли Марс в его узкий конус. Мне бы пригодились твои руки, Зак, знал бы ты, как много мы смогли бы сделать с твоими руками! И с твоей головой. Но тебе нельзя напрягаться. Тебе лучше лежать. Тебе лучше изо всех сил притвориться мёртвым — но только не умирать! Обмани этот мёрзлый шар, прикинься его частью, куском метанового льда. И — выживи.

Надеюсь, ты не сильно обижаешься на то, что я поместил тебя в скафандр. Так нужно, ведь у нас нет кислородной камеры, а тебе нужен кислород, чтобы рана затянулась. У нас есть установка для разложения оксидов, но здесь она бесполезна. И потому я дышу обеднённым воздухом — воздухом, которым словно бы кто-то уже не раз подышал. Лишь бы ты поправился, Зак. Может, поэтому мне всё время хочется спать. Может, поэтому я так устал и постоянно разбит. Но ты поправишься, и мы вернёмся на Землю… Нет, Земля — это вонючая склочная задница, где все ненавидят друг друга. Рассадник паразитов. На Луне одни лишь шишки, а я не хочу жить с ними по соседству. Они и сами не дадут. Марс мог бы быть раем, если бы не стал полуказармой-полутюрьмой. Как и везде. Как и всегда. Как ломали и топтали, так и будут впредь. Они всё испохабили. Везде у них получается не Австралия, а Сахалин. Да плевать. Выбраться хоть куда-нибудь, а там видно будет. Только бы не остаться здесь.

Когда я впервые услышал это название, то подумал: шутка, что ли. Я вообще о поясе Койпера всегда понаслышке знал. Ну Плутон там, ну Эрида, это у всех на слуху, тут хочешь не хочешь, а пронюхаешь. Из каждого динамика: Э-э-эрис, старая шлюха, нам бы пол-литра и присутствие духа… Знать не знал, что там есть ещё что-то покрупнее Цереры. Как обычно, увекочевили вымерший народ и бога, в которого больше некому верить. Лягушачья планетка, схохмил ты, и тот, лысенький в белом халате, улыбнулся. И погоны, сидящие рядом, тоже. Но совсем не так, как добродушный профессор. Совсем не так. Но что взять с научной лысины? В его тёплой лаборатории можно преспокойненько ставить опыты в резиновых перчатках с палец толщиной и под горячий кофе размышлять о далёком холоде. Если и понять разумом, то не понять сердцем. Я его не виню, они все такие. А не будь такими, может, и не придумали бы ничего. Совесть бы не позволила. Да ведь на него только и надежда сейчас. Больше никому мы с тобой не нужны, Зак. Всем прочим плевать. Впрочем, и ему нужны не экспонаты, а результаты. Я уже заранее решил: натащу с три короба, дескать, нашли, но ни за какие коврижки данных не пошлю, пускай сначала возвращают.

Значит, цифры. Более тринадцати месяцев. Около шести часов. Тысяча с лишним километров. Сотые доли «же». И минус двести тридцать. Ну хорошо-хорошо, разберёмся. Но что вы там забыли-то, док? А, понятно. Органику ищем, нобелевку хотим. На Европе провалилось, Энцелад дулю показал, Тритон вообще рассмеялся вам в лицо: сломайте четыре бура и получите в рыло фонтан аммиака. Нет, нам же надо продолжить, конечно. Пошарить дальше, там, где ещё холоднее и солнце не светит. Ищем до талого, пусть таять уже нечему, всё чин чинарём.

А потом показывают нам это корыто.