Грань

Грань

Над прудом пронёсся октябрьский ветер. Печально зашелестел камыш. Аня задрожала всем телом, хотя перед побегом надела синий спортивный костюм, оставшийся после мамы и облупившуюся болоневую куртку. Белые кроссовки, купленные на украденные у отчима деньги, остались лежать на чахлой жёлтой траве. Босые ступни продавили грязь, и между пальцев просочилась мутная коричневая жижа. Нос уловил прежде неразличимые болотные запахи. Ещё в школе, убегая с подругами на пересыхающий пруд, Аня пыталась разгадать секрет таинственного названия. “Последний приют”. Подобное мог придумать только больной воспалённый мозг. Так ей казалось тогда. Но поворачивая ключ в двери родительского дома, она уже решила, что найдёт в спокойных водах.

Скрюченные пальцы водорослей гладили бёдра, идти становилось сложнее. Под чёрной водой, будто присоски невидимого осьминога. Холодом обожгло синяки на коленях, но боль казалась чем-то незначительным, почти незаметным. Будь на дворе душный июль, точно так же, она бы не замечала надоедливое жужжание насекомых. Ягодицы покрыло водой. Штаны и трусики теперь ощущались как нечто единое, принадлежащее холодному миру пруда. Вода всегда принимает подношения, будь то скачущий плоский камешек, запущенный ребёнком или синюшный труп утопленника. Трясущимися пальцами, Аня осторожно коснулась ладошкой колышущейся глади. Вода ответила мелкой дождевой рябью. Или, она её не замечала? Находясь в плену мыслей, совсем потеряла счёт времени и теперь затруднялась себе ответить, прошли минуты или часы. Дождь проникал в распущенные каштановые волосы, убаюкивающе постукивал по узким плечам. Небо приобрело оттенок крепкого кофе, разбавленного чайной ложкой молока. От этого открытия, мрачная вода стала маняще притягательной. Аня взглянула на своё отражение. Широко посаженные брови, под которыми таятся вечно печальные, обиженные на жизнь глаза. Учись она в институте, наверняка могла бы считаться красивой. Растирая кровь по свежим ссадинам на щеках, отчим приподнимал безвольный подбородок и говорил, что красота досталось ей от матери. От внезапно нахлынувших воспоминаний, защипало глаза. Аня обхватила запястье, на котором отпечатался след кожаного ремешка. Во всём виновата мать. Почему ушла так рано? Желание покончить с собой возникало и прежде. Будучи привязанной к кровати, чувствуя маслянистые капли пота на обнажённой груди, она зажмуривала глаза и представляла как хватает с прикроватной тумбочки нож. Память навсегда запечатлела каждый его изгиб: от шершавой деревянной рукояти, которую часто сжимала во рту, до узкого, изогнутого на кончике лезвия. Отчим любил им пускать в глаза солнечные зайчики. “Я хочу видеть твою улыбку, — говорил, дыша чесноком в лицо, а потом втягивал ноздрями запах у её шеи. — Ты никогда не будешь как она. Никогда.” Далёкое прошлое пряталось за туманом. Моменты детства помнились смутными обрывками, в которых она то играла с братиком в песочнице, то обнимала мать у авто, в последний раз провожая на работу. Немного позже, очевидцы рассказывали полиции, что семилетний Лёша полюбил ходить на пруд, и в одиночестве, скрестив на берегу ножки, часами смотреть на цветущие лилии.

— Сестрёнка, — Ане показалось, что с ней говорят дождевые круги. Печальный детский голос звучал приглушённо, будто их разделяла неимоверная толща воды. — Зачем ты пришла?

У Ани перехватило дыхание. Без сомнения, это был голос её брата, но в нём ощущалось пугающее безразличие к жизни.

— Я… Я хочу забыть, — сказала нерешительно.

Порыв ветра мгновенно высушил слёзы. Похожие на иглы листочки камышей испуганно затрепетали. Аня вспомнила вчерашний вечер. Точнее, она считала, что это был вечер. Когда подошла к окну вдохнуть свежего воздуха, солнечные лучи лишь слегка подсвечивали щели между наглухо прибитыми досками. Мрак обволакивал весь второй этаж семейного особняка и пах старой краской на древесной трухе. Ане слышались короткие перебежки крыс по грязному паркету, потрескивание проводов под облупившейся краской стен. Когда из глубин коридора раскатисто захрапело, едва успела зажать себе рот. Страх сковал каждую клеточку. Никакой надежды. Возвращаясь из внешнего, закрытого для неё мира, отчим часто приносил бутылку виски и подолгу закрывался у себя. Это было редкое время счастья, когда она могла побыть наедине с собой. Повторный щелчок замка означал начало нового дня мучений. Но сегодня, дверь была приоткрыта.

— Ты сделала что должна,— прозвучало уже ближе.

Серое свечение зародилось где-то под ногами, разрастаясь, медленно всплывая к поверхности. В нём лениво танцевали колосья водорослей, проплывали хребты рыб. Аня попыталась шагнуть назад, но тело ниже спины отказывалось повиноваться. Оставалось лишь наблюдать, как таинственный свет обретает очертания. Голова взглянула со дна. Некогда такие же каштановые волосы походили на старую рваную тряпку. В остальном, кроме бледной фарфоровой кожи и белых, будто стеклянных глаз, лицо братика осталось прежним. Зубы Ани застучали. От холода ли, или от страха, она не знала. Возможно сама желала этой встречи. Лоскуты школьной формы плавно развевались, хотя Аня точно знала, что подводного течения здесь нет. То, что когда-то было детской ручкой, а теперь представляло из себя обтянутую сморщенной кожей пятёрку пальчиков, потянулось к ней в жесте приглашения. Синие губы застыли в резиновой улыбке.

— Идём. — Знакомый ребяческий голос из детства звучал приятной музыкой. — Идём со мной, за грань. Там ты забудешь о прошлом.

Аня опустила ладонь в воду. Вслед за ней, вскоре вся она станет частью пруда. Холодные как арктический лёд пальцы обхватили запястье, потянули вниз. Даже попытайся она вырваться, освободиться из мёртвой хватки невозможно. На месте, где стояла, в стороны раздалась волна. Шум дождя усилился, а воронки на мутной глади покрупнели.

Водный поток пузырился, завихрялся в волосах, вынуждая зажмуриться, но она всё же видела отрешённое от любых человеческих эмоций лицо братика. Дно за ним виделось далёким чёрным пятном. Аня предположила, что достигнув его, она наконец покинет мир живых. Тем лучше. Издевательства и пытки заменит забытье. Гул в ушах постепенно нарастал. Застрявшие в куртке пузырьки воздуха поднимались на высоту пятиэтажек, где пропадали на фоне тускнеющего неба. Но было ли небо в этом мире вечного отчаяния, или это ловко поставленная иллюзия. Сперва Аня решила, что видит на дне каменные валуны. Десятки, а может и сотни. Но вот один из камней ожил, отодвигая шевелящееся одеяло бурых водорослей. Пожелтевший беззубый череп умоляюще взглянул пустыми глазницами. Грудная клетка и левая рука слились со дном в единое целое. Из треснутого пополам таза показались тараканьи усики, похожие на телескопические антенны. Сонно шевеля костями, подводное кладбище пробуждалось от многолетнего сна, и вместе с ним просыпался лютый голод за невидимой гранью.