Громов: Хозяин теней

Глава 1

Глава 1

«Красавица, окончившая гимназию и женские медицинские курсы А.И. Свиридовой, 22 лет от роду, бедная, с безупречной нравственностью (моя племянница), которую желаю выдать только за очень богатого господина. Бедных прошу не беспокоить. Лета и возраст безразличны»[1].

«Родина», иллюстрированный журнал.

К боли привыкаешь.

Человек – еще та тварь, привыкает ко многому. А я – не исключение. Боль выматывала. А с другой стороны она и держала, заставляя жить.

Вопреки прогнозам.

И наперекор здравому смыслу.

Вдох. И пищит машина слева, заставляя очнуться от дрёмы дежурную медсестру. Впрочем, не настолько, чтобы та пошевелилась. Бросила один взгляд на показания, с трудом подавив зевок. Второй – на часы.

Ну да, до следующего укола ещё прилично. Это я знаю лучше её, как и то, что время будет тянуться вечность. Нет, в самом деле, почему бы мне просто не сдохнуть?

Закрыть глаза.

Улечься поудобней на этой вот высокотехнологичной койке, за аренду которой я плачу, как и за аренду палаты, медсестры и прочего, прочего… и сдохнуть.

А я всё цепляюсь.

Дышу.

Разговариваю вон порою. Ну, если день хороший. Правда, собственный голос стал сиплым вороньим. И даже Ленка, точнее давно уже Елена Павловна, верный и вечный мой секретарь, понимает меня с трудом. Но понимает же.

Надо было на ней жениться.

Тогда, лет тридцать тому, когда мы оба были моложе и думали, что впереди целая жизнь. Она бы не отказала. Она даже ждала, что я решусь, сделаю предложение. Что мы заживём вместе, детишки появятся и всё такое… и это я видел в её глазах.

А на хрена мне «всё такое», спрашивается? Ну, тогда.

Вот то-то и оно…

У меня бизнес был.

Дела.

Вершины, которых надобно достичь или сдохнуть. И за каждой взятой появляется новая, этаким вызовом – мол, возьмёшь ли? И тут же страх, что если остановлюсь, то всё потеряю. Вернусь туда, где нет Савелия Ивановича Громова, а есть лишь Савка-Сявка с кровавыми соплями и полными штанами перспектив счастливого будущего.

Какое, на хрен, счастливое будущее, если ты детдомовский?

Если…

Дерьмо.

Одно дерьмо. И время тянется медленно. Медсестра вон растеклась по креслицу и похрапывать начала. А охрана моя делает вид, что не замечает, хотя храп её и за дверью слышен. Разбаловались. Поняли, что отсюда я уже не выйду, во всяком случае своими ногами.

Будет им… сюрприз.

И Ленке.

Должен я ей. Если кому, то только ей… вряд ли деньги могут компенсировать отсутствие семьи и детей, и что там ещё бабе надо для счастья. Но и лишними не станут. Я Ленусю знаю. Она не подведёт.

Не развалит.

И спуску никому не даст. Она со мной едва ли не с самого начала была. И о делах моих знает больше, чем кто бы то ни было…

Придёт?

Не придёт?

Кто бы знал, до чего тоскливо валяться в палате и ждать смерти. Особенно, когда та не торопится. А сил даже на то, чтобы глаза открыть, уходит немеряно.

Но открываю.

Может, если силы закончатся, я, наконец, сдохну…

Проваливаюсь в какой-то момент и даже с облегчением выдыхаю. Вот оно… кома. В коме боли нет. А значит, и злости, которая держит.

Значит…

Боль возвращается. Правда, другая. Хорошо знакомая боль треснувших рёбер. А рот наполняется смесью крови и слюны.

- Знай своё место, барчук… - доносится откуда-то. Голос срывающийся и злой. – Хотя какой ты барчук… ублюдок!

Руки дрожат.

Не те, которые болезнью источены и превратились в иссохшие палки, но вполне себе обычные руки, слабые только. Растопыренные пальцы впиваются в землю, пытаясь поднять тело. Колени подползают. Спина выгибается, сдерживая дерганье в животе. Правда, ровно лишь до того момента, как в живот впечатывается нос чьего-то ботинка. Сила удара опрокидывает на бок и там, внутри живота, что-то обрывается. А потом и течёт, по ногам.

- Гля, барчук обоссался!

Гогот говорит, что я не ошибся.

- Ах вы, ироды! – громкий женский голос отвлекает не только меня. – Уж я вам! Уж я Евдокии Путятичне всё-то расскажу… ишь ты… совсем страх потеряли…

А вот такого я не помню.

В упор.

То, как били меня за старым сараем, помню распрекрасно. И запах навоза, в который как-то запихали смеху ради. Что поделать, развлечений в приюте было не так и много.

И боль в сломанной руке.

Пальцы до конца жизни не восстановили подвижность. Ничего. Научился писать левой. Худо-бедно, а большего сироте не нужно. И Ленка вон писаное понимала.

Дурак я…