Гротескиада. Акт 1

Глава 1. Сомнительное начало

Кто приблизится к храму Муз без вдохновения, веруя, что достойно лишь мастерство, останется неумелым, и его самонадеянные стихи померкнут пред песнями безумцев.

Платон

Однажды, терзаясь на занятиях в кружке живописи, некий мальчик нехотя готовился рисовать натюрморт весьма заурядного содержания: зелёное яблоко близ красного кувшина в белый горошек. Ему сложно было назвать данный процесс “написанием картины”, и поэтому он именно что готовился “рисовать рисунок”. В буквальном для себя самого понимании.

Целевые объекты художественного копирования насильственным образом фокусировали на себе его зрение. Приходилось заглушать собственное “Я”, дабы то вдруг не взбунтовалось и не начало импровизировать. Ничем хорошим это никогда не заканчивалось.

Мученик самоотверженно старался представить, каким же образом можно было найти в себе силы написать приличную и субъективно приемлемую картину, запечатлев столь банальное сочетание предметов, но это казалось ему воистину невозможным. Питая сильнейшую любовь к живописи, как к идее (ту идею словно вшили в заводские настройки его центрального процессора неизвестные садисты - разработчики), он превозмогал себя и неторопливо размазывал краски по холсту. Вернее просто делал вид, что испытывал интерес к текущей деятельности, рисуя одно жирное пятно непонятного цвета.

Юного живописца угнетал подобный неживой и предельно скучный подход к творческому процессу: традиции, шаблоны, клише – всё это вызывало в нём неподдельное отвращение. Уже в столь малом возрасте он желал рисовать чудесные внеземные композиции, черпаемые из самых потаённых глубин подсознания. Делать было нечего, и всё приходилось списывать на необходимость отработки базовых навыков написания картин и тренировки мелкой моторики.

Набивание руки, оттачивание мастерства, штриховка, пространство, геометрия, пропорции – О Н А Н И З М! Всё есть ничто на фоне врождённого таланта, думалось ему.

Но что поделать – такие настали времена: искусство в суровом настоящем скорее обширный плацдарм для финансовых спекуляций, нежели нечто, способное придать бренному сущему оттенки величественного и вселенски значимого. Лишь жалкая горстка избранных (а может, что уже и никто вовсе) видела в созидании путь к просветлению и бессмертию – свой плевок в вечность.

Сей пафосный бал-маскарад, хитро прикрытый ширмой незыблемой возвышенности над мирским, приходил в движение только благодаря корысти и гордыне ушлых предпринимателей, порицающих любое вольнодумство. На этом балу нет места всяким там “плюющим в вечность” диссидентам, новаторам и революционерам. Инакомыслие и прочие отклонения от стандартов вредят механизму устоявшейся экономической модели.

Субкультура истинных художников – подпольная секта, что не показывала своего мифического образа простым смертным. Она никогда не заявляла о своём существовании во всеуслышание. Ей просто не имелось места в современном мире. Каждый адепт – невидимка. Каждый сам по себе. Каждый сам взрастал на собственной почве экзистенциальных мук, выкуривая блоки сигарет под заунывную музыку, лёжа на полу полуживым или полумёртвым бревном, пытающимся пустить корни надежды в неизведанные недра вдохновения, удобряясь теми или иными переживаниями, мечтами или же веществами.

Искусствоведы не перевелись, в отличие от тех истинных художников, что и впрямь были беззаветно преданы древнейшей идее созидания. Картины сегодня – всего-навсего специфический товар и градиент статуса богачей, ничего не смыслящих в подлинном искусстве. Главное – внушить потенциальным покупателям, что именно признанный конкретными личностями (якобы умеющими профессионально “эстетствовать”) “годным” продукт чьей-то творческой деятельности – это вне всякого сомнения то, что ныне считается так называемым "искусством". Большинству, чтобы оценить что-то по достоинству, часто важнее всего, чтобы это “что-то” нравилось основной массе или неким “авторитетам”.

Но, с другой стороны, если бы данная бизнес-ниша вдруг полностью схлопнулась, то и люди, делавшие хоть что-то собственными руками (пускай даже и в угоду спросу, диктуемому беспощадным рынком), и вовсе бы перевелись. Алгоритмы давно способны на написание картин любой сложности. Конечно, не без доли присутствия в них так называемого эффекта “зловещей долины”. Что, впрочем, уже давно стало привычным и мало кого напрягало.

Увы, но даже те великие полотна, что рукотворно создавались в незапамятные времена, когда искусство ещё было искусством, а творцы ещё были творцами, теперь стали в большей степени предметом материальной ценности, нежели культурной. Можно сказать, что полностью трансформировались в чьи-то финансовые активы. Кто бы что не утверждал.

Паренёк, хоть и пребывал в относительном информационном вакууме, чувствовал каждой клеткой тела, что что-то с этим стенающим фальшью миром не так. Его кипучий ум не мог найти покоя, так как нечто настойчиво рвалось наружу из его головы, которая составляла это Нечто из мельчайших крупиц, словно материнская утроба, взращивающая в себе эмбрион.

Некий ментальный лейкоцит усердно поглощал вирус современного прагматического мышления в его подсознании. Что-то внутри него ожидало момента избавления от привитой коллективному разуму болезни, дабы окрепнуть и вырваться на свободу.

*** *** ***

Появился на свет Художник в типичной для Внешнего Мира состоятельной семье, в которой на первое место всегда возводилось материальное благополучие. Деньги составляли костяк всего мировоззрения его биологических предков.

Отец юного Художника – уважаемый и чрезвычайно хваткий предприниматель, занимающийся вот уже много лет успешной (благодаря массе ухищрений (вплоть до организации саботажей и диверсий, оказывающих непосредственное влияние на стоимость активов) игрой на бирже, а также различными инвестициями в топливном бизнесе и энергетике (и ещё во многих и многих отраслях, включая не совсем законные дела в карантинных секторах, погрузившихся в практически первобытное существование после недавней ядерной катастрофы), совершенно не воспринимал интересы единственного наследника. Своего сына он считал тоже некоего рода инвестицией в собственную старость и престиж именитой семьи.