И мир(не)рухнет. Голодные игры

Дороги, которые мы выбираем

— Покиньте помещение, — командир миротворцев отдает приказ.

— Нет! Не уходите! — миротворцы не слышат меня. Они должны подчиняться.

Дуло пистолета с силой упирается в мой лоб.

Я стою на коленях на промерзшем земляном полу.

Это моя казнь.

Но оно того стоило. Я не закрываю глаза.

Мысленно прощаюсь и прошу прощения.

______________________________________________________________________

Если вам кажется, что удача на вашей стороне — самое время точить ножи.

Полгода назад нам везло. Насколько может вести в Шлаке. Мы не бедствовали, не голодали, отец работал на железной дороге, а не в шахте. Мама ремонтировала и шила одежду для дистрикта. Мне 17, и мое имя написано только 21 раз. Для Шлака это неслыханная удача, из-за которой на меня косо смотрят те, кому меньше 18. Их родители, зачастую, тоже.

Мой брат, Рик, второй год участвует в жатве. Родители нервничают, у мамы возникают проблемы со сном еще за несколько месяцев до жатвы. А я стараюсь быть рациональной. Я думаю о том, что в прозрачном ящике всего три бумажки с именем Рика Калидо против сорока двух Карла Девиса, например. Эта мысль помогает мне начать нервно чесать кожу на руках не раньше, чем за неделю до жатвы.

Зима, я иду со школы в сторону Ямы. Веду за руку Элизу. Ей всего 6, безопасный возраст. Улицы припорошило снегом, дистрикт начал выглядеть менее угрюмо. Чудо. Ногам Элизы тепло в новых сапогах, подаренных отцом, и я слушаю ее щебетание о всяком разном.

Вечером у меня в планах помогать маме с выкройками, у нее — воровать кусочки ткани для своей куклы…

Мы слышим стрельбу у железной дороги.

«И пусть удача всегда будет на вашей стороне» — говорит Бряк. Хмыкаю, скалюсь глядя на кипу бумажек в стеклянном ящике. То ли с обидой, то ли со злостью. Наверное, все вместе. Моих там — 51. «Это ж нужно уметь так попасть», — мог бы подумать любой, кто не знаком с нашей семьей. На самом деле, я даже не задумывалась о том, сколько раз меня впишут из-за тессер. Мы в долгах, отец нетрудоспособен, мы спасли его чудом, а себя — моими тессерами. Я не жалею.

Бряк сует руку за именем нового мертвеца. Я отвожу взгляд. Смотрю на пьянющего ментора справа от нее. Гудящая тишина. Его грудная клетка вздымается. На секунду из-за туч выглядывает солнце.

— Виктория Калидо!

Закрываю глаза. Стискиваю зубы. Даю себе секунду. Открываю глаза. Я ни о чем не жалею.

— Вик! — слышу в толпе крик матери. Слышу, как Элиза плачет. Перевожу взгляд на стоящего с другими мальчиками Рика.

— Все в порядке, — шепчу ему одними губами.

На сцене уже ждет Бряк. Дальше все как всегда — так, как я много раз видела.

Пара слов от Бряк. Молчаливая и напуганная толпа, злобным взглядом следящая за ее рукой в другом ящике.

«Что ты будешь делать, если это Рик?», — проносится в голове.

Трясу головой, прогоняя мысль. Там только три бумажки с его именем… три бумажки… три бумажки….

— Дерек Питерсон!

Продолжаю дышать.

Мы жмем руки, и все на удивление быстро заканчивается. Нас уводят со сцены под молчание толпы.

Небольшая комната с деревянными панелями. Это комната прощания. Ловлю свое отражение в большом зеркале. Ничего не изменилось с сегодняшнего утра. Все те же кудрявые, почти черные волосы. Немного опущенные уголки губ. Странного орехового цвета глаза с серыми подтеками возле радужки. Темно-зеленое платье ниже колен с длинными рукавами и небольшим вырезом на почти плоской груди. Тощая, длинная.

Пальцы раздирают и так расчёсанную кожу на левой руке. Убираю руку. Отвожу взгляд от зеркала, пытаюсь скрыть увиденный в отражении страх, плещущийся в глазах.

В комнату заходит семья. Они все здесь, кроме отца. Мне нужно многое им сказать, и я точно не хочу тратить время на их сожаления и всхлипы — расклеюсь сама. Быстро позволяю себя обнять и начинаю:

— Рик, ты теперь приглядываешь за Элизой.

— Нет, ты вернешься.

Господи, мой 13-тилетний мальчик начинает плакать с первой секунды.

— Ты за старшего, — беру его лицо в свои руки. — Итан поможет тебе с подработкой, пока папа не оправится. Не смей брать тессеры, даже голод не стоит еще одной бумажки с твоим именем. Тебе придется быстро взрослеть. Но ты справишься, ясно? Я очень тебя люблю, — обнимаю его крепко, перед глазами все плывет. Но времени мало, нельзя расслабляться.

— Элиза, — опускаюсь на ее уровень. — Элиза, посмотри на меня.

Она больше не всхлипывает, как во время жатвы, она злится.

— Зачем ты взяла дурацкие трессеры…

— Мы семья, Элиза. Мы так поступаем.

Она все-таки смотрит на меня.

— Ты умрешь?

Замираю.

— Не знаю, — не собираюсь врать, все равно она понимает, что все плохо.

— Я тебя никогда не находила, ты хорошо прячешься.

— Да, — глажу ее по кучерявым как у меня, но рыжим, волосам. — Элиза, не смотри мои Игры. Сейчас ты можешь не понять, но запомни, хорошо? Не позволяй этому миру тебя изменить. И оставайся доброй.

— Я не хочу, чтобы ты уходила, — она хмурится, поджимая губы.

— Я знаю.

На секунду задумавшись, снимаю с шеи цепочку.

— Вот.

Беру ее ладошку и зажимаю в ней медный кулон в виде солнца.

— Я всегда буду с тобой. Все будет в порядке, — шепчу я. Мне плохо, не нахожу в себе сил обнять ее и попрощаться. И Элиза сама вешается на меня, обхватывая за шею руками.

— Я люблю тебя, — шепчет в ухо и быстро отходит. Вижу в ее глазах слезы.

Мама последняя, стоит немного поодаль.