Идеальная дочь

Идеальная дочь

Идеальная дочь

Пролог

Он в который раз спрашивал себя, а каково ему сейчас, в момент, когда всё рухнуло? И что за тревожное чувство засело где-то между лопатками? Боль! Но не та, что раздирает тело на части, что заставляет сердце биться быстрее, а ледяную кожу делает липкой от пота. Эта боль иная, она появилась не от ран на его большом теле.

Или это страх? Не за себя, нет, за близкого, дорогого тебе человека. И мысли, словно скользкие, жирные черви после дождя копошащиеся на поверхности. Эти мысли стремятся поглотить твой разум, раздавить, уничтожить. И сколько бы ты не пытался вытравить их из своей головы, тебе это не удаётся, они, будто питаются твоим страхом за чужую, молодую жизнь.

И ещё ярость, пока не принявшая форму отчаянья. Ты в той стадии, когда надежда ещё теплиться внутри крохотным лучиком, но это будет длиться не долго. И ты это отчётливо понимаешь и злишься — на себя, на мир вокруг, на вселенную.

Когда он только направлялся к этому огромному дому, его бессильная ярость плескалась где-то внутри, набирала обороты, словно гейзер, готовая вот-вот вырваться наружу. Но он сдерживал её. И вот настал момент, когда уже нет сил, терпеть, эту муку. Он словно воздушный детский шарик, который кто-то проткнул иглой, выпуская весь воздух, оставляя лишь яркую, но пустую оболочку.

Он так устал за эти последние два дня! Устал бояться, представляя себе самое худшее. И лишь один вопрос теперь терзал его:

«Где она?»

Но ответить ему уже не могли. И это ещё больше злило! Он был бессилен что-либо изменить, слишком поздно — самое страшное уже произошло.   

Его окружали мертвецы! Только мужчина ещё продолжал цепляться за жизнь, будто за что-то ценное. Он отчётливо слышал его протяжный стон, видел мольбу в его наполненных болью глазах. В тот момент хотелось лишь одного, зажать ладонями уши, как делают маленькие дети, когда их что-то пугает, и не слышать всего этого. Но он не двигался, не шевелился, застыл, пока сил терпеть не осталось, и он не сдался — не вскинул карабин и, прицелившись, резко не нажал на спусковой крючок.

Уши тут же заложило, эхо от оглушительного выстрела разлетелось по дому, ударяясь о стены и потолок первого этажа. А он стоял и смотрел, как кровавый бутон распускается на белоснежной рубашке, с каждой секундой занимая всё больше пространства на груди, как ещё мгновение назад бледные руки с длинными скрюченными в агонии пальцами, безвольно упали. И вдруг наступила звенящая тишина. Она окружала, была абсолютной и жуткой. Мёртвая тишина.

Он обречённо опустил своё смертельное оружие, и лишь тогда заметил, что его руки сотрясает дрожь. Не так он представлял себе этот день, не здесь он должен был быть сейчас. А с семьёй, с сыном. Но кто-то решил за него... И вот он стоит посреди роскошного холла и переводит взгляд от одного распростёртого на полу тела к другому, и ещё к одному и... Словно мизансцена в дешёвом спектакле, на который он ходил с сыном на прошлой неделе. Он смотрел, а сын лишь слушал. Но здесь всё по-настоящему, ничего бутафорского. Повсюду кровь: тёмные лужи, брызги, витиеватые дорожки, размазанные чьими-то телами, в надежде скрыться, уползти от сразившей их действительности. И тишина. Теперь только она. И невозможно себе представить, что ещё несколькими часами ранее здесь были слышны громкие голоса и весёлый смех. Всё это было в прошлом.

Сейчас хотелось только одного: смыть чужую кровь со своих рук, которую впитала его загрубевшая кожа, сбросить с ног забрызганные ботинки, сдёрнуть с плеч промокшую рубашку. Всё это он хотел — мысленно, но тело его не реагировало, онемело. Или лучше сказать — омертвело!

Он всё ждал, надеялся, что кто-то сейчас выскачет из-за угла и под звуки фанфар крикнет, что это была шутка, розыгрыш и они вместе посмеются. Его, наконец, разбудят от этого кошмара, приведут в чувство, надают оплеух, если понадобится. Но рядом не было ни души. Он усмехнулся про себя. Чертовски верно подмечено. Ни души! Были тела, много тел, он и не брался их сосчитать: за углом, там, где виднелись лишь пара женских ног, в одной туфле, на белоснежной лестнице, за столом. Но душ в них уже не было.

Знал, что должен, что-то предпринять: сделать несколько осторожных шагов назад, туда, откуда он вошёл, в тот мир, где не существовало этого дома и его жильцов — в прошлое. Но всё, что он мог сделать, это стоять и бездумно пялиться на тела вокруг. Мёртвые тела, бездыханные, с кровавым месивом вместо цельных оболочек, с пулями засевшими внутри.

Машинально он обтёр ладонь свободной руки о свои серые штаны, оставляя на них едва заметный багровый отпечаток.

Тут же мелькнула идиотская мысль:

«Испорчены...»

Словно сейчас это имело хоть какое-то значение, словно это было что-то обыденное, нормальное — стрелять в человека, а после стоять над его распростёртым, остывающим телом и размышлять о чистоте своей одежды.

Бред! Как и всё, что тут только что произошло. Словно помутнение. Минутное чувство, способное перевернуть всю жизнь, опустить на самое дно, растоптать.

От мыслей его отвлёк внезапный шум, заставил вздрогнуть, воровато оглянуться, и начать осознавать. Он словно лиса в курятнике, пойманная за кражей птицы. И вот уже разгневанный вторжением хитрого животного, хозяин, с ружьём наперевес, готовиться продырявить лоснящуюся, рыжую шкурку. Но в его случае это были всего лишь полицейские, так своевременно подоспевшие на место преступления.