Игла

Игла

–Зашейте мне сны! – у гостьи мягкие черты лица и тихий, напуганный ночными кошмарами голос. Да и сама она какая-то вся тихая, робкая, и такая тоненькая, что даже я, наверное, её смогу поднять безо всякой магии, по-людски.

–А что в этих снах? – я это уже вижу и знаю. По глазам читаю бесконечные кошмары, из которых никак моей несчастной гостье не выбраться, а она старалась – «Святой покой» на ночь читала, нити красные из шерсти в изголовье повязывала, ивовый настой принимала.

Но не уходят сны. И не уйдут – посланы они самой жизнью, на урок и предвестие даны, но людям того не объяснишь, да и не я объяснять-то должна. Я волю исполняю. Волю той силы, что меня на границе Яви и Нави оставила, наказала стеречь и людям помогать как умею. Про объяснения и отговоры речь не шла, да и не могла пойти – не дано мне мудрости замысел высший, промысли Володыки познать и объять, а вот помочь, с напастью мелкой справиться могу.

–Там…– гостья мнётся, всё внутри дрожит у неё, память нервная, но строго держит всё, что ночью зрела. – Там вода.

Знаю, милая, знаю. Вода – она и жизнь даёт, и смерть являет. Из воды вся жизнь вышла, в воду она вернётся, и там сгинет, кода закипит Великий Океан. Но не увидеть тебе того, дитя, да и мне тоже. Я долго живу, а вода ещё древнее будет.

Но тонет моя гостья в этой воде каждую ночь, задыхается так натурально, что даже криком ночь распугав, вскакивает, а сердце и мысль тревожатся: не тонет ли наяву?

Предостережение это. Остерёг от неба. Страшно оно предупреждает, но для чего? Не прописана судьба твоя, милая, есть развилка, одна в Явь, другая в Навь, впрочем, чего я маюсь-то?

–А ты хочешь?

–Без снов, совсем без снов, – она качает головой, и мне кажется, что голова держится на её тонкой шее чуть ли не чудом. – Зашей их, ведунья, зашей, я золота не пожалею!

Да на что мне золото? Впрочем, если не брать ничего – обида будет. От силы и будет.

–Зашить недолго, – я не отговариваю и не объясняю, – да только нужно ли? Ну сон, кошмар, понимаю, да только недолго ведь будет – противные видения не цепляются навсегда.

–Надоело! Воды бояться стала! В ванную пора залезать, а я медлю. Вода остывает, служанки переглядываются…

Гостья мрачнеет, но губы её продолжает растягивать нервная улыбка.

–Зашей мои сны! – просит она снова, точно я забыть её просьбу могла.

–Ну будет по-твоему, милая, – не моё это дело отговаривать. Небо дало ей видение, а распоряжаться им, как и всяким даром да проклятием, самому человеку. Хочет – зашьёт, хочет – забудет, у каждого развилка своя, свой меч, свой выбор.

Игла у меня серебряная, да только серебро то зачаровано древней, первой силой и от одной ведуньи к другой передаётся со смертью. Думает игла, сама шитьё знает, сама стежки кладёт. Мне, главное, рукою махнуть над макушкой гостьи – разрывается полотно между мирами, само трещит, а оттуда и сны лезут в реальность. Но я не пущу.

Игла сшивает крепко, сама в руке моей ходит, а нить её – сила моя, да слова, что на земле не звучат. Я рукой покоряюсь, игла сама бегает…

У гостьи глаза закрыты, её потряхивает. Мне мешать не надо – лучше спи, милая, я разбужу как закончу. Не надо тебе случайно видеть ни иглы моей, ни нити, ни то, как остатки снов – уже чистых и светлых, к кошмарам отношения не имеющие, тянутся, а я их рублю или обратно загоняю.

Если зашить сны кошмары, светлые тоже исчезнут. Жизнь ведь двурогая зараза. С одного рога её молоко стекает, с другого кровь. Так и живём, существуем понемногу. Без кошмаров яркие сны не жди, без ужасов не познаешь и света. Но выбор не мой, а объяснять я не смею – не наделена этим высшей волей.

Стежок за стежком, бегает нитка, серебрится иголка, сила из меня сама перетекает в иглу, но игла ведёт, не я. Игла получше знает. Но вижу – сшивается над головою гостьи пространство меж мирами, и нету дверцы. Теперь не жди ничего, а насчёт воды сама думай – видение было, а принять или нет – твоя воля!

Ну всё-всё, вроде крепко? Проверяю рукою тонкий шов – заметен он лишь колдовским взором, а людскому такого горя не дано, чтобы видеть зашитые кусочки душ и междумирья. Ничего, сделано ровно, крепко, теперь каким-то волнением не прошибёшь!

–Просыпайся, милая, – касаюсь руки гостьи, та вздрагивает, тут же открывает глаза.

Взгляд её уже не тот. Только зашила ей сны, ещё и не спала она ночью, а душа уж почуяла, что её истончило. Душа-то подпитывается от снов, впечатлениями полнится. Но не моя то воля, не мой то выбор – я объяснять не смею, я здесь не для того живу, я волю исполняю высшую – желаньям людским помогаю. Кому-то спасение, а кому-то, как этой, баловство.

Но я и не судья.

–Всё? – она не верит. – Я…что же? я спала?

–Спала, милая, а теперь кошмаров нет.

Ничего яркого тоже нет, но про это речь не шла.

–Я что, могу идти? – её тонкость теперь кажется болезненной. Так всегда бывает, когда душа чует обман. Из миниатюрности в болезненность, из наивности в откровенную раздражающую глупость, из твёрдости в жестокость – душа, когда знает что её обманули, всегда становится чуть-чуть другой, ожесточается и то вытаскивает, что прежде прятала.