Игрушка беглецов

ГЛАВА 1. НАСЫПЬ, УСЕЯННАЯ ЦВЕТАМИ

Габриэлла

Я появилась на свет дважды.

Во второй раз главным правилом стало не думать о прошлом. Быть здесь и сейчас — нерушимый закон. Однако я преступаю его, ведь в Аметистовой аллее принципы жизни не властны. В ней распоряжается Смерть.

Насыщенный древесный запах кружит голову, но даже ему не затмить тонкий, нежный цветочный аромат, который обещает вечное лето, богатый урожай и несколько минут одиночества.

Из-за обилия фацелии все деревья, кустарники и цветы в Аметистовой аллее пылают десятками оттенков розового и фиолетового. Лишь местами это полотно разбавляют светло-рыжие стволы, зелёная трава и маленькие разноцветные цветы на могилах.

Наверху высоких, сильно разветвлённых стеблей в соцветия в форме причудливых завитков собраны мелкие цветки. Венчики фацелии, каждый из пяти лепестков, создают хрупкую красоту, и сложно поверить, будто совсем скоро некоторые бутоны заметно увеличатся и буйно распустятся. Длинные тычинки выйдут за пределы пористого венчика, похожего на соты персикового и лилового оттенка.

Фацелия — ценный медонос. Она будет цвести сто дней, и через одну двенадцатую оборота вокруг Солнца с лепестков заструится мёд насыщенного аметистового цвета.

С изогнутого ствола, на котором я сижу, отлично видно насыпь, густо покрытую мелкими цветами, что сообща изображают два лица.

Если верить цвету бутонов, у моего папы были рыжие волосы, а у мамы светились золотом, как у меня. Хоть ей так и не суждено было стать одной из нас.

Что родители подумали бы о моём призвании? Согласились бы с выбором или предложили другой путь?

Никогда не узнаю.

Я обхватываю себя руками. Глаза щиплет, поэтому я закрываю их, поднимаю лицо и чувствую, как кожу щекочут солнечные лучи. Шёпотом, утопающим в шелесте трав, произношу молитву:

— Ни оправдания, ни наказания отступившим не ищу. Виной себя не обременяю. Скольким оборотам вокруг Солнца я свидетель, столько же — и ещё дольше Ты освещай мой Путь. Не возвращай к прошлому, но убереги от забвения знание, что искусственный мир обречён. Благодарю за Великий Пожар — за претворение в эдемов. Служению стихиям послушна, до предельного выдоха земного верить буду в скорое Исцеление. Сердце моё пускай стучит в одном ритме с сердцами ближних. Дорогой Солнца меня проведи и направляй, Иоланта, от первой молитвы до последней во имя Твоё и во благо всего живущего.

Голову пронзает боль. Перед внутренним взором возникает силуэт — высокий мужчина с широкими плечами. Он начинает медленно поворачивать лицо. Подползающий луч света обещает раскрыть, кого я вижу, но в последнюю секунду всё тонет во мраке, и тайна остаётся неразгаданной.

Сквозь шум крови в ушах доносится звук приближающихся шагов.

— Я знала, где тебя найти, — сообщает родной голос.

Обычно звонкий и крепкий, здесь он звучит непривычно тихо.

Молча киваю, ощущая, как тёплая рука Ноны ложится на моё плечо.

Девушка садится рядом. На ней простой топ и шорты бежевого цвета, лишь немного украшенные цветами и листьями.

Нона ниже меня, и пусть сейчас мы сидим, я всё равно смотрю немного сверху. У неё яркая, запоминающаяся внешность: непривычно желтоватая кожа словно поцелована Солнцем, короткие кудрявые волосы отливают не золотом, а перламутром, а в ярко-зелёных глазах зрачок стоит почти вертикально.

Такой внешности остаётся только позавидовать.

— Тоскуешь, — Нона проницательно смотрит на меня.

Будь на её месте кто-то другой, я уже покраснела бы от стыда, ведь позволяю себе изнывать от ускользающих воспоминаний на кладбище, в одиночестве. Я старалась бы приветливо улыбаться, интересовалась бы душевным состоянием и желала душистой фацелии. Спрятала бы собственные чувства так, чтобы никто не смог их уловить.

— Можно поговорить с бабушкой, — начинаю я, пытаясь оправдаться хотя бы перед собой. — Но знаю, что она ответит. Родители умерли в священных лучах Солнца. Оно освободило их и сделало частью Вселенной…

— Теперь родители наблюдают за тобой, — подхватывает Нона: — Ты можешь почувствовать их дух в цветах фацелии и каплях росы по утрам.

Мы долго молчим.

— На что похожа твоя грусть? — спрашивает Нона, и я невольно улыбаюсь: мы всегда играем в эту игру, когда тоска становится давящей.

— На бабочек. Они порхают вокруг, их так много, что некуда деться.

— Тогда моё сочувствие, как пыльца, — говорит Нона спустя несколько минут. — Она крохотная, но по воздуху разлетается со скоростью света.

Молчание вновь затягивается.

— Как рука?

Поднимаю ладонь и задумчиво разглядываю её в лучах Солнца.

Ничего не указывает на то, что ещё вчера вечером я никак не могла исцелить саму себя, и хотелось плакать от стыда и бессилия.

В груди ощущаю мимолётный укол от обиды. Ведь именно из-за Ноны я оказалась в таком положении.

Но уже в следующую секунду я стыжусь собственной бурной эмоции и заставляю себя протяжно выдохнуть.