Игры разумов

Игры разумов

Фонари на бульваре горели ярко, но свет их был каким-то ненастоящим. И неприятным. Такого света в мире не должно быть.

Но он был.

— Мёртвый, — сказала Мирра, — мёртвый свет какой-то. Толку от него никакого.

Снежинки, прилетающие из темноты, ударялись об этот свет и, вспыхнув на мгновение алмазными осколками, тут же исчезали в темноте снова. Руслан смотрел на них, запрокинув голову, и ему казалось, что это он сам летит куда-то вверх сквозь эту темноту. Снежинки падали ему на лицо и таяли, стекая по щекам ледяными слезами.

— Если будешь так долго смотреть, — шепнула Мирра ему на ухо, — то однажды какая-нибудь снежинка может и не растаять. Ты же помнишь, что случилось с Каем?

— Моё сердце никакая королева не сможет заморозить, — засмеялся Руслан, — ведь в нём живёшь ты.

Он оглянулся; Мирры рядом не было. Лишь её смех серебряными колокольчиками отозвался где-то за пеленой падающего снега.

— Посмотри-ка сюда, Мирра, — сказал Руслан. — Скажи, что ты видишь?

Он знал, что любопытная Мирра не выдержит и тут же явится посмотреть, что же такого необычного ей сейчас покажут.

Один из фонарей был не как все; если другие кидали в мир свет белый и холодный, то свет этого был жёлтым и тёплым. Снежинки рядом с ним уже казались не опасными осколками, но скорее белыми мотыльками, кружащими вокруг старой керосиновой лампы.

— Как чудесно! — восхищённо воскликнула Мирра, появившись из белесой темноты. — Помнишь, как мы ездили летом в деревню, и там целых три дня не было электричества? Никаких телевизоров и телефонов, микроволновок и электрочайников. Весь этот электрический мир тогда словно бы исчез в один миг. Мы ходили за водой к колодцу и крутили вдвоём тяжёлый ворот. Вся посуда тогда закоптилась на древнем керогазе, а свет нам давали свечи и такая вот лампа.

— Мама тогда была очень недовольна и ездила куда-то ругаться на велосипеде, а бабушка наоборот: совсем не расстроилась и лишь улыбалась, — добавил Руслан.

— А ещё бабушка нам рассказывала сказки и пела старые песни, — напомнила Мирра. — Она сидела за столом, на котором стояла старая керосиновая лампа, и вокруг неё летали мотыльки, отбрасывая по стенам страшные тени.

— Поэтому ты вся дрожала, хоть мы лежали под ватным лоскутным одеялом, и боялась слезать с кровати, — засмеялся Руслан.

— Ты сам боялся не меньше меня, — рассмеялась в ответ Мирра, — а дрожала я не от страха, а от холода.

Как и сейчас.

Мирра всегда одевалась невпопад; летом она постоянно мёрзла и куталась в свитер, в дождь ходила в босоножках без зонтика и плаща, а зимой под тёплое пальто надевала лёгкое летнее платье. Поэтому у неё всё время был шмыгающий нос, замотанное горло и охрипший голос. А Руслан поддразнивал её, говоря, что так она всех женихов распугает, и останется вековухой куковать с сорока кошками.

Кошек Мирра любила. Мирра вообще любила всех. Всё живое. Она терпеть не могла лжи, подлости, жестокости, предательства и прочих человеческих пороков, но самих людей она любила и жалела.

— Пойдём в чайхану к Кариму? — предложил Руслан.

— Давай, — согласилась Мирра, — ты давно не водил меня туда; я даже соскучилась. А заодно и поиграем у него! — лукаво улыбнулась девушка.

— Опять у него? — удивился Руслан. — Ты же не любишь играть в одном и том же месте.

— Но мы так давно не были у Карима, что это уже можно считать за новое место, — заупрямилась Мирра, и Руслан не стал спорить.

Старый Карим любил это время дня, когда зал чайханы становился тихим и почти пустым.

Городской шум был уже почти не слышен, выключались вентиляторы на кухне, стихала и сама кухонная суета. А редкие посетители чайханы вели себя прилично, погружённые в свои думы. Эти случайные гости нередко приглашали Карима к разговору, делясь с ним своими бедами и радостями, мыслями и мечтами. Карим ценил эти вечерние неспешные беседы и не спешил домой, порой закрывая свою чайхану гораздо позже указанного на двери времени. Он даже думал иногда: не в этом ли главный, истинный смысл его работы — встречать таких вот потерявшихся во времени и в своих жизнях случайных посетителей, слушать их рассказы, помогать, если не советом, то сочувствием, да и просто тем, чтобы дать им возможность высказаться, с кем-то поговорить?

Карим замечал, что люди стали сейчас скупы на такие беседы. Каждый жил сам по себе, в своём коконе из надуманных прав и правил. Личное пространство — так они это называли. Но Кариму это личное пространство виделось скорее камерой-одиночкой, нежели уютным домом, и он лишь удивлялся тому, как люди спешили возвести поскорее и повыше стены этих камер. Люди забыли великие слова, сказанные одним французом: «Единственная настоящая роскошь — это роскошь человеческого общения».

— Погоди, Мирра, — сказал Руслан, — откуда ты взяла, что этот кишлачник не то что читал Экзюпери, а вообще знает о нём?

— Потому что он не кишлачник, — нахмурилась Мирра. — Он приехал сюда давно, сразу после школы. Поступил в институт, женился на студентке из местных и всю жизнь прожил здесь.

— А прошлый раз он был «кишлачник», — возразил Руслан.

— Прошлые разы больше не считаются. Теперь всё иначе. Теперь другая жизнь.

— Но без прошлого не может быть ни настоящего, ни будущего. Мы можем изменить настоящее и будущее, но не можем изменить прошлое, — не согласился Руслан.

— А для чего тогда мы здесь? — рассердилась Мирра.

— Мы пьём чай, чтобы согреться. Вот — истина.

— Это не истина. Это сиюминутная правда. А истина в том, что мы можем изменить наше будущее, изменяя прошлое.

— Как можно изменить прошлое, Мирра? Машины времени нет.

— Она есть. Вот здесь. — Мирра постучала пальцем по лбу Руслана. — Мы не можем изменить факты прошлого, но можем изменить своё отношение к ним, свою оценку того, что было, сделать другие выводы из прошлого, а, следовательно, изменить и будущее. Ведь мы сами создаём его. Прямо сейчас.