Игры ведьмаков

Игры ведьмаков

Ночь сладкой черной патокой залила маленький городок Гусятин. Уличные фонари на центральной улице противились ее натиску, отгоняли темные пряди мрака прочь, в неосвещенные боковые улицы, и еще дальше, вниз, к прохладной влажной низине, где с тихим журчанием катила свои воды река Збруч. Ночь злилась на городок, собирала силы, чтобы отобрать свое извечное право на господство, пока жестокое солнце своими лучами не выжжет, не выгонит ее обратно, в собственное потаенное логово. Совсем другое дело – месяц, старый пройдоха и коллега. Украденными у солнца лучами освещал путь тем, кто не любил вершить свои дела днем, а ночь прятала, покрывала их следы, чтобы затем вместе с месяцем хихикать злорадно, когда те несчастные людишки получали в финале то, чего не ждали. А что же они хотели? Кто идет в темноте – конца дороги не видит.

Вот и сейчас, старый друг не дал впасть в ярость. Хитро подмигнул и осветил внизу маленькую, щупленькую, почти детскую, девичью фигурку.

– Посмотри, – зашептал возбужденно, – Какой за ней тянется шикарный запах крови. Убийца, да еще и не простая. Недавно собственное дитя замучила, ох как сладко. И порода в ней чувствуется наша, ты только посмотри.

Ночь бросила бесполезные соревнования с уличными фонарями и замерла, вглядываясь, как глупенькое человеческое существо, уходит с освещенных улиц, и спускается по лестнице вниз, к реке, почти невидимой в темноте, переходит ее по мостику и, крадучись, углубляется в темные переулки частного сектора.

– Будет моя, моя, – забормотала, чувствуя всей своей чернотой обреченную решимость человечка, – Иди, сделай что-то злое, черное – что бы это ни было, - шепчет-напевает почти нежно.

– Будет наша, будет, – довольно лыбится месяц.

Веронике, которая кралась между спящими домами, было совершенно безразлично, что происходит вокруг. Она точно знала свою цель – дом у двух холмов, последний на тихой улочке. Девушка приходила сюда днем, но ее не впустили. Не пустил один из семьи тех, кому она поклялась мстить до самой смерти за свою изуродованную, сломанную жизнь. Не ожидала его там увидеть, но ничего – кроме дня есть еще и ночь.

Тихонько скрипнула калитка... Хорошо, что нет пса. Вероника подкралась к окну спальни – прикрыто, но не заперто. Осторожно, больно задирая ногти, потянула на себя тяжелую деревянную раму.

Внутри комнаты, на кровати, лежала очень старая, измученная женщина. Руки ее заброшены за голову – примотаны к железному изголовью. Пальцы на них, каждый отдельно, были проколоты, некоторые навылет, старыми цыганскими иглами. Тело накрыто простыней, пропитанной потом и кровью. Женщину пытали. Где-то в соседней комнате отдыхал, ожидая подходящего часа, ее враг. И не было спасения, не было надежды...

Вдруг окно едва слышно скрипнуло. Но женщина услышала это. Лицо повернулось в сторону звука, и на него упала полоска серебряного лунного света. Одного глаза не было на своем привычном месте. Другой глаз был полностью затянут белым, непрозрачным бельмом, но женщина увидела. Увидела не глазами. Тонкие, обкусанные губы слабо растянулись в торжествующей, зловещей улыбке. Ее преемница пришла. Это еще, ой как далеко, не конец!

И ни месяц, ни его подруга-ночь, увлекшись наблюдениями, не почувствовали, что в события вмешиваются силы, гораздо более мощные, чем какой-то там месяц, или ночь. На старой башне почты в городе часы пробили двенадцать....

***

Старенький тепловоз медленно дотянул до конечной станции два купейных вагона. Поезд Киев-Гусятин, который прибывал с опозданием в полтора часа, скрежеща тормозами, наконец остановился. Еще раз вагон рвануло в противоположную сторону, лязгнули сцепления и на несколько секунд наступила полная тишина. Оля, на протяжении последних десяти минут, непрерывно смотрела в грязное зарешеченное окно – на дома, которые пролетали в темноте, на то, как ближе к станции множатся нити путей, как становится все больше фонарей, появляются ободранные и мрачные одноэтажные склады – на то, что делает все станции похожими друг на друга, как будто их одновременно построили в средневековье не очень дружелюбные к людям гномы. Отстраненно глядя в окно эти десять минут, Оля еще раз мысленно возвращалась к своим сомнениям, которые уже набили оскомину.

В близких отношениях с Сергеем она была три месяца, а до этого год просто время от времени его встречала. Третьекурсник музыкальной академии, вокалист, имел прекрасный тенор с редким тембром (все педагоги называли его «наш Паваротти»), да и просто красавец, почему-то обратил внимание на желторотую первокурсницу-скрипачку, не давал ей прохода, пока она не согласилась пойти с ним на свидание. Потом, конечно были и поцелуи, но до чего-то большего не дошло. Сергей вел себя как рыцарь и не переступал черту, поэтому Оля, наслушавшись от подруг в общежитии, какими бывают другие ребята, чувствовала себя почти счастливой.

Она не то, чтобы берегла себя для какого-то заморского принца, и понимала, что выглядит старомодно, хотя бы перед подругами, которые уже могли много чего порассказать из собственного опыта на кухне общежития, но просто не спешила с головой бросаться в омут взрослой жизни. А с Сергеем ей очень нравилось чувствовать себя принцессой, незамысловатые прихоти которой выполняются моментально. Нравились взгляды, которые бросал на нее Сергей, его внимание, юмор...

Но... Оле нравилось, что любят ее, а сама, как не пыталась, не могла почувствовать к Сергею ничего, кроме дружеской привязанности. По ее мнению он имел всего слишком – слишком красивый, слишком общительный, слишком пафосный, вел себя с ней так, как будто всегда играл роль героя из какого-то диснеевского мульта. Ну разве можно влюбиться в мультяшного принца?

И когда Сергей предложил посетить его родителей, которые жили в старинном городке Гксятин, Оля решила не ехать, потому что визит к родителям - это уже серьезно и к чему-то обязывает, но после пяти минут отговорок непонятно почему согласилась.