Йольский Бунт

Йольский Бунт

— Может отвару лучше налить? — спросил подавальщик, с сомнением глядя на бледного дрожащего мужчину, только что вошедшего в таверну.
Замёрзший чужак коротко мотнул головой и влил в себя стопку ледяного сидра. Потом ещё одну. И ещё.
Наконец, впалые щёки мужчины раскраснелись, и он уже более осмысленно взглянул на подавальщика.
— Ну и холодина в ваших горах! — протянул путник на удивление высоким голосом. — Думал, так и полягу ледышкой под каким-нибудь камнем. Вот обидно было бы в канун Йоля помереть!
— Горы у нас дикие, зато город от всех ветров защищают, — вежливо ответил подавальщик, снова наполняя стопку.
— От незваных гостей, видимо, тоже, — хмыкнул путник. — Ну что ж, с грядущим Йолем!
Чужак выкрикнул последнюю фразу на всю таверну и тут же поднёс стопку к губам, будто и не сомневался, что остальные поддержат его тост.
Однако кружек и бокалов никто в таверне не поднял. Разве что несколько стариков бросили на путника косые взгляды, а те, что помоложе даже головы не повернули.
Путник удивлённо присвистнул, и поставил полную стопку обратно на стол.
— Траур у вас, что ли? — спросил он у подавальщика.
— Да вроде нет... — нахмурился паренёк. — С чего бы?
— Ну, чтоб накануне солнцеворота в таверне за Йоль не выпили — это либо траур, либо война, — пояснил путник.
Подавальщик задумался, почесал веснушчатую щёку и спросил:
— Что за Йоль такой?
Путник хмыкнул, словно паренёк только что отлично пошутил.
Только вот подавальщик продолжал смотреть на чужака с искренним недоумением.
— Ты почто парню голову морочишь?
Путник обернулся на скрипучий голос — к нему бесшумно подошёл сухонький старик. Один из тех, кто обернулся на тост о Йоле.
— Нет у нас никакого Йоля. Пол века уже нет, и неча о нём говорить! — старик стукнул ладонью по столу чужака, от чего стопка сидра с глухим стуком опрокинулась.
Путник же и не думал оскорбляться. Только переводил шокированный взгляд со старика на подавальщика и обратно.
— Как же вы тогда солнцестояние празднуете? — наконец, спросил он. — Как зиму привечаете?
Старик устало кашлянул и сел на стул возле путника.
— Как звать тебя, сынок?
— Зовите Бардом, — ответил путник, приподнимая полу плаща и показывая потёртую, но искусно украшенную лютню.

— Что ж, Бард, пока не нашёл бед себе на голову, запомни: в нашем городке Йоль, солнцестояние и солнцеворот — называй, как хочешь — запрещены самим Кардиналом. Указ был дан пятьдесят лет назад, посему молодняк знать не знает от таких вещах. А мы, старики, если и знали, то давно позабыли.

— Да разве можно так?! — вскричал Бард. — Это ж лучшие дни в колесе года! И никто не празднует, не веселится, не жжёт костры перед тьмой зимы?
Старик что-то проворчал в ответ, сплюнул на пол и вернулся за свой стол. Окончательно согревшийся (то ли от сидра, то ли от шока) Бард, протянул подавальщику стопку за новой порцией.

Веснушчатый паренёк исполнил приказ и смущённо пробормотал:
— Расскажете про этот ваш Юль?
— Йоль, — хмуро поправил Бард. — Ещё как расскажу! Пусть ваш Кардинал знает, что нельзя людей такой отрады лишать.
Бард встал из-за стола, театральным движением скинул плащ, перехватил поудобнее лютню и пробежался длинными пальцами по струнам.
Голос, при разговоре казавшийся слишком высоким, вдруг зазвучал утробно и маняще.
На незнакомую гипнотическую песню обернулись все. И охотники, отмечавшие знатную добычу, и старики, обсуждавшие древний фолиант, и группа мужчин в одинаковых зелёных дублетах — по-видимому, городская стража.
Даже мальчишки, игравшие на улице, услышали переливы лютни и прижали носы к промерзшему стеклу таверны.
Бард пел о пирах изобилия, о веселых танцах и игрищах.
В древние созвучия музыки Бард вплетал истории о поцелуях под омелой.
И о диком жаре Йольского костра.

Утром Кардинал привычно вышел из храма на главную площадь, чтобы благословить горожан.
Кардинал хоть и разменял уже сотню лет, по-прежнему оставался статным мужчиной. Разве что седина на висках и хмурые морщины у рта выдавали в нём привычное для людей увядание.

Для жителей гор такое долголетие было не в новинку — не зря же их предки мешали свою кровь с альвами.
Кардинал поднял руку, обтянутую алой перчаткой, и осенил собравшихся на площади знаком богов.

Горожане почтительно преклонили колени.
Только трое мальчишек продолжали весело что-то напевать, размахивая остролистыми ветками с красными ягодами.
Ветками омелы.
Кардинал замер, так и не опустив руку.
— Арестовать, — тихо приказал он городской страже, стоявшей по обе стороны от него.
Мужчины в зелёных дублетах быстро поймали детей.
Заломили руки, дёрнули за уши, особо крикливому мальчишке дали звонкую пощёчину. И втоптали омелу в заснеженную землю.

Кардинал спокойно вернулся в храм.
Детей, как щенят, кинули в погреб и заперли там до следующего утра.

В таверне было людно.
В одном углу грузный мужчина чуть ли не насильно поил брагой рыдающую женщину. Она всё причитала, что сыночек в погребе околеет.
— Как можно... Они же дети! — рыжеволосая девушка сочувственно посмотрела на горюющую женщину.
— Зверь ваш Кардинал, — зло выплюнул Бард, примостившись за уже привычным столом около подавальщика. — Тебя как звать?
— Агата, — ответила девушка, кокетливо поправляя рыжую прядь. — Но все зовут просто Ведьмой.
— И что, настоящая ведьма? — с белозубой ухмылкой спросил Бард.
— А разве бывают ненастоящие? — удивилась Агата.
Бард не ответил.
Только снова взялся за свою лютню, и поведал горожанам сказ о том, как в Йольские праздники детишек одаривают сладостями, родители украшают дома плющом, а ведьмы выбирают среди своих сестёр самую красивую и могущественную.

Следующим утром Кардинал не успел никого благословить. Как только в дверях храма показалась его красная сутана, площадь опустела. Горожане разбежались по своим лавкам, мастерским и торговым шатрам.
Холодными голубыми глазами Кардинал осмотрел площадь.