Из гнева и ненависти

Из гнева и ненависти

Розга со свистом рассекает воздух и опускается на спину, оставляя на ней красный след. Пьер до крови закусывает губу и молчит. Нельзя плакать. Мать сразу же вмешается, тогда отец накричит и на нее, а количество ударов увеличится вдвое. Пьер не знает, что из этого хуже. 

      Еще один удар. Гибкий тонкий прут в руках отца — страшное оружие. У полковника Жозефа Е. Линде тяжелая рука. Он никогда не жалеет младшего сына. Любая провинность влечет за собой суровое наказание. Пьер хотел всего лишь помочь!.. Слезы помимо воли текут по щекам, мальчик пытается подавить судорожные всхлипы, рвущиеся из груди, но тщетно. 

— Убирайся в комнату, размазня! 

      Пьера не нужно просить дважды. Не смея поднять взгляда, он уходит, забыв забрать рубаху. Обратно за ней он не пойдет ни за что, лучше уж сильно замерзнет. Все, что угодно, только не снова столкнуться с отцом. Даже в комнате мальчик боится разрыдаться в голос и молча давится слезами от боли, обиды и ненависти, а больше всего — от усталости. 

      Он не знает, откуда бы ему взять силы, чтобы выдержать и молчать; чтобы закрыть все чувства на ключ где-нибудь в глубине самоё себя; чтобы вечером спуститься, как ни в чем не бывало. Живя в вечном ужасе, он разучился улыбаться и не умеет прятать свое настоящее выражение лица, как это умеет мама. Конечно, он может обмануть Камиля, сказав, что ему не здоровится, и оттого он сидит с кислой миной… но отца-то не обманешь. Мальчику казалось, что прикажи он ему престать дышать, он и это исполнит, лишь бы не розга, не холодный взгляд до странности голубых глаз. Пьер боится его голоса, его вьющихся светло-пшеничных волос, его завитых колючих усов, боится складки на лбу, боится даже тени. 

      Он не знает, чем вызывает отцовский гнев. Пьер никогда не решится спросить. Есть вещи страшнее, чем розги. Слова. Жозеф Е. Линде может хлестнуть фразой гораздо больнее. После его монолога, который произносится с презрительной полуулыбкой, не хочется не только что-то спрашивать — жить не хочется… 

      Крупная слеза падает с острого подбородка на шершавый темный пол. Пьер поднимает взгляд больших заплаканных глаз на часы и смотрит на качающийся маятник. «Тик. Тик… Тик!» — раздается в тишине комнаты с каждым движением резной золотой стрелки. «Ненавижу. Ненавижу… Ненавижу!» — колотится в пустоте головы с каждым ударом сердца. 
 

***

— Что это ты выдумал? — от грозного голоса хочется втянуть голову в плечи. — Поступил в Академию?! Не позволю. 

      Пьеру хочется расплакаться, но в пятнадцать лет уже не плачут. По крайней мере, так говорит отец, а сам Пьер не знает. Зато он точно знает, что не походит на свой возраст ни ростом, ни характером. Невысокий, худой, бледный, он всегда молчит и никогда не шумит, не играет с соседскими мальчишками и не бегает по крышам, горланя «Марсельезу». Он терпеть не может эту песню, революцию, Директорию и все, связанное с ними. 

— Если собрался служить в Генштабе, сначала понюхай пороху! 

      Жозеф Е. Линде берет бумагу и собирается писать записку с просьбой вернуть документы. 

— Отец!.. — сердце у Пьера не выдерживает. 

      Он бросается к полковнику и падает перед ним на колени, хватая за руку. Слова застревают в горле хрипом: он слишком сильно дернул руку отца и оторвал кружевной манжет. 

— Щенок! — отец отвешивает ему затрещину. 

      Юноша ударяется виском об угол стола и падает на пол. Жозеф молча встает и уходит, слышно, как хлопает тяжелая парадная дверь. Пьер продолжает лежать на полу кабинета, не в силах подняться. Голова кружится, перед глазами пляшут цветные пятна, от разбитого виска по скуле течет струйка крови, и единственная мысль, на которую он способен: «Ненавижу!..». 
 

***

— Эй, Пудель! 

      Пьер скрипит зубами и не оборачивается. Надо зашить рубаху. Реагировать на насмешки нельзя. Тогда еще больше начнут задирать, а дать отпор Пьер не сможет: самому маленькому из курсантов его роты юноша едва ли достает до плеча. 

— Какой он пудель! Он — Болонка. 

— Что прицепились?! — огрызается Пьер.

— Смотри, смотри, даже губы дрожат, как у щеночка, который хочет укусить и не может. 

— Оставьте меня в покое! — юноша со злостью втыкает иглу в ткань. 

— Этьен, какая Болонка! Он — Мамзелька. Смотри, как на бабу похож! Даже родинка у глаза, как мушка! 

      Все хохочут. Кто-то даже хлопает. Пуделя и Болонку Пьер может стерпеть, а вот Мамзельку нет. Он вскакивает и налетает на потешавшегося курсанта с кулаками. 

— Отставить! — раздается голос коменданта. — Линде, в карцер! Живо! 

      В карцере темно, холодно и одиноко. Пьер подтягивает колени к груди и смотрит перед собой в пустоту невидящим взглядом. 

— Ненавижу!.. 
 

***

      Свет от огарка свечи невелик, но его достаточно, чтобы осветить стол. Месье Франсуа-Мерсан Тео, капитан от артиллерии, осторожно отмечает на карте различные объекты. Пьер стоит рядом, наблюдая. Конечно, это его работа, но руки предательски трясутся. Он со вчерашнего вечера ничего не ел — некогда было. После смерти отца и старшего брата Пьер остался единственным мужчиной в семье. Об уходе со службы и продолжении учебы не может быть и речи, они и так едва-едва сводят концы с концами… 

— Линде, посветите мне. 

      Пьер хочет взять подсвечник, но задевает рукавом чернильницу. Сине-фиолетовое море образуется совсем не там, где ему следует быть. На том месте был только что намечен лес. Пьер в ужасе замирает, дыхание перехватывает. Капитан наверняка потратил весь вечер на эту карту, она ведь такая красивая и аккуратная!.. Была... 

— К-капитан… я… я перечерчу! 

      Франсуа поднимает руку, и Пьер зажмуривается. Капитана он боготворит и больше всего на свете боится подвести этого человека. А тут он взял и испортил карту. Наказание будет справедливым. Как вообще можно быть таким растяпой?! 

      Рука капитана мягко ложится ему на плечо. 

— Линде, что с вами такое?.. Все хорошо?

      Пьер приоткрывает глаза. Франсуа всматривается в его лицо недоуменно-сочувствующим взглядом. Не ударил?.. Не ударил!.. 

— Я перечерчу… мой капитан… простите…

      Франсуа отмахивается, а затем, видя, что лейтенант вряд ли его слышит, мягко обнимает его, совсем как ребенка, и с отеческой теплотой поглаживает по вздрагивающим плечам. 

— Господь с тобой, Пьер. Ну ее к черту, эту карту, все равно надо было переделывать, она кривая. Успокойся, умойся и иди спать. Поздно. 

      Пьер послушно исполняет его просьбу. Он уже привык подчиняться. Только подчиняться капитану на удивление приятно, а в душе вместо гнева, ненависти и страха теплится какое-то другое, светлое чувство.