Излом горизонта

Излом горизонта

*

В затылок бьёт тишина – огромная, без неба, без горизонта, везде.

Что-то значит, только не вспомнить, что.

Зеру пытается удержать шаг, двигаться быстрее, но рыхлая земля тянет во тьму.

Похожее было когда-то.

Сореш смешал неудачный пробник и никак не хотел неудачу признать. Зеру не помнит, сколько это продолжалось – постоянно мутило, смазанный, шаткий мир норовил сожрать, день за днём блек, терял звуки, а потом исчез вовсе.

Сореш так извинялся потом. Дарил какие-то вещи, книги – все они были серы, от их вида тошнило. Притащил ящик с откидным экраном. Только несколько лет спустя Зеру узнал, какой это ценный подарок, и только очнувшись, понял, как стоило им дорожить. Но тогда от мелькания кадров, от чужих, прозрачных голосов всё принималось кружиться, сдвигалось. Зеру казалось, что перед ним – запечатанные в железо, выцветшие сны. Его и чужие, сны о войне, других городах, долгих беседах блёклых теней в блёклых комнатах. До сих пор Зеру помнит два обрывка: истёртые секунды прорыва на фронте, люди бегут под белёсым небом, выстрелы, взрывы, крики – нарастают тяжёлой волной восторга.

И длинный, длинный дождь возле дома, похожего на первый дом, дождь чёрный, как яд силы Зеру. Он всё темнел, пока не исчезала улица, весь маленький мир на экране. Зеру не знал, начало это фильма или конец. Ничего не удавалось досмотреть. Лучше не становилось.

Тогда Сореш решил: нужно отправиться в город. Редкая, почти невозможная радость – но город в тот раз оказался построен из грузных теней, давил, расплывался мазутными пятнами. Вошли под крышу какого-то кафе – Сореш говорил, говорил – вполголоса, чтобы не отвлекать людей, чтобы никто не понял, кто такой Зеру. "Видишь, как здесь хорошо, если мы постараемся, ты сможешь жить, как все. И другие одарённые смогут. Но нужно работать, мы близко". Его болтовня, шум вокруг, жирные, резкие запахи раздавили Зеру, он вырубился и долго не мог очнуться.

После Сореш обещал, что лекарств больше не будет, таких – не будет. Он так раскаивался, и Зеру даже поверил – правда.

Но прошёл месяц, а может неделя и месяц – и вернулось то, из-за чего лекарства были необходимы. Раскалённый яд, в оглушённом, муторном мире молчавший, заскребся о рёбра, пополз жгучими волдырями по плечам и ключицам. Зеру пытался их прятать, надеялся – всё пройдёт. Но совсем скоро чернота искусала ему ладони. Безнадёжное, тупое отчаянье проглотило Зеру. Знал, нужно сдержаться, но мир только вернулся, снова цветной; вкус воды, воздух, чистый, без липкой невидимой взвеси – он потеряет его теперь. Не смирился, не смог. Собрал ожившую силу, швырнул в стену чёрным раскатом.

Ещё раз,

ещё,

ещё.

Каждый удар осыпался искрами, плавилась, утекала жизнь, трескался воздух в лёгких, исчезала безвыходная комната, прошлое, всё на свете. Не сизая хмарь лекарств, в которой не знаешь, прошло ли время, или его стало больше. Прекрасное, чистое забытье – но кончилось слишком скоро.

Сореш сокрушался – Зеру подвёл его. Разгромил комнату, сжёг все подарки, изранился сам. "Видишь, почему это необходимо. Без моей помощи ты покалечишься, если кто-то окажется рядом – убьёшь. Следующее лекарство лучше, я обещаю".

Обещание за обещанием.

Сейчас уже не понять, было ли оно лучше.

До сих пор Зеру помнил все пробники, а теперь забыл.

– Эй, Джитра! Спишь на ходу? – голос Бахи грохочет над головой, возвращаются звуки, мир возвращается – стрекот вертолёта, уходящий в серую вату облаков, пыльный вкус ветра, комковатые очертания базы вдали. Баха остановился рядом, и, если бы тишина не отпустила Зеру, может, встряхнул бы или стукнул в плечо. Но Зеру очнулся. Баха замирает с занесённой рукой и застывшей ухмылкой, а потом отшагивает-отступает в сторону.

– Вроде того, – бурчит Зеру, пытается даже улыбнуться в ответ – без толку. Баха уже пошёл дальше, торопливым и нервным шагом. Не все здесь ненавидят Зеру, но боятся все. Каждый отчётливый приступ такого страха отзывался горячей резью в висках и пальцах. Зеру нашаривает в нагрудном кармане КАД19, в непрозрачном пузырьке стучат капсулы.

За годы испытаний лекарства Сореша и правда улучшились – мир оставался спокойным и ясным, даже чересчур. Будто отлитый из цветного стекла, полного затаённым звоном. Зеру ни на кого не злился, мысли двигались мерно и чётко, яд под кожей не обжигал, каждое движение магии оставалось послушным, точным. Однажды Сореш попросил вытянуть силу из пальцев длинной чёрной иглой, и прожечь на светлой доске в другой части испытательной комнаты формулу нового пробника под диктовку. Без лекарств Зеру счёл бы это издевательством, но тогда было всё равно. Он попробовал, и получилось. С каждым выжженным символом голос Сореша натягивался, заострялся, словно знаки творила его магия, его сила. Без лекарств это стало бы мерзко, но тогда отвращение наползало издали, росло медленней слабости. Зеру довёл последнюю цифру – тогда ещё "8" – и отключился.

*

Ветер взвывает, бросает в лицо холодную морось, рвёт память. Яд скребётся в ладонях. Зеру трясёт пузырёк, слушает дразнящее шуршание капсул – и прячет обратно в карман. Скоро наступление, он обойдётся.

На базе мало света, запах стоит плесневелый и пыльный.

Все взбудоражены, разговоры вспыхивают, перепутываются, и стихают, стоит кому-то слишком приблизиться к наступлению. После очередного провала молчания Баха принимается рассказывать про последнюю увольнительную. Уже не в первый раз, но все, кажется, ему благодарны, даже Акта. Она хоть и морщится с каждым взрывом общего смеха, приглаживает и заправляет волосы за ухо, но не перебивает и не просит всех быть потише. Воздух над ними дрожит, взбаламученный общей жаждой. Жаждой жизни, особенно острой у нового рубежа.

Зеру к ним не подходит, скрывшись в ржавой тени у единственного окна. Ведь этот изодранный разговор, смех, дребезгом рвущий воздух – всё это общий страх перед наступлением. И этот страх не только из-за Альянса.