Как белый теплоход от пристани

Мой дядя. Урок №1. Дамы

Женщины это наше всё. С женщиной мы рождаемся, без женщины мы умираем. И по дядиному замыслу, мне, в первую очередь, надлежало освоить секреты обращения именно с ним – с чертовским, смертоносным, опасным, вероломным, ужасным, но таким прекрасным женским полом. Я должен был научиться представляться, козырять, ухаживать, добиваться. Дядя Слава не тратил время на уличный съём, и для обучения предоставил уже знакомых ему персоналий – проверенных временем, испытанных страстью, можно сказать, старых боевых подруг.

Напомню, это был мой пятнадцатый День рожденья. Государственный контроль за нравственностью уже сильно ослаб, зато гражданский оставался ещё сравнительно жёстким, поэтому встречи, если они организовывались красиво, организовывались на съёмных квартирах с плотными шторами и красным цветом ночных ламп. И пока мы, теряясь в московских переулках, закоулках, тупиках, брели на конспиративную «точку», за вступительной бравадой дядиного шепотка я успел по дороге растрясти всё своё дебютное волнение. А когда перед нами осторожно приоткрылась дверь, я сам собою выдвинулся вперёд – поближе к улыбке очаровательной привратницы.

— Имей в виду, старик, — напутствовал «рулевой» меня, остолбеневшего от близости развязки, — они ж ведь тоже – женщины. Понимаешь? Они даже более женщины, чем остальные, потому что у них более других обострены некоторые из отличительных качеств прекрасного пола – например, интуиция. Мужскую слабость они чувствуют за тридевять вёрст, поэтому плату частенько требуют до начала процесса. Но мы с тобой тоже ведь не фунт изюма, а? Поди учуй нас за тридевять вёрст-то, а?! То-то и оно, старик. А всё – почему? Потому что мы Самородские, Александр, не так ли? Мы знаем подход. Мы будем воздействовать на их тонкие женские души. Светом нежности, так сказать, согреем и пробудим закрытые бутончики их сердец. Может, таким образом и проскочим. Но сделать всё мы должны очень красиво.

Я опять разволновался. До потоотделения. Бравирование дядей нашей родословной пришибло меня, точно клопа. Из-за груза фамильной ответственности пятнадцатилетний девственник сам себе казался девственником десятилетним. С усилием протолкнутый в апартаменты, я встал, как подтаявший пломбир. Там я запинался и еле дышал от волнения и меньше всего казался способным чем-то там пробуждать бутончики чьих-то там сердец.

А вокруг – сказка! Полутона от спущенных штор, предусмотрительное отсутствие книг, волны согревающей музыки, томно заниженные голоса, свечная дрожь над бокалами с шампанским, неправдоподобная доступность женских плеч и колен, ослепительных в белизне своей наготы, и, вообще, сам повод, по какому «так здóрово, что все мы здесь сегодня собрались», сливались в моих глазах в гармонию фиолетовых туманов Мане.

В тот незабываемый вечер ответить нам корыстью на потребность готов был сложившийся трудовой коллектив из Алисы, Ларисы и, как нетрудно догадаться, Анфисы. Их с беспримерным старанием ухоженные волосы и лица! Их талии, выточенные хула-хупом! Их перси, вздымающиеся высоко и ровно, как океан, и медленное поднятие ресниц, и одежды от модельеров, уважающих человека! Прежде я имел суждение о мире женщин по слюнявым пересудам одноклассников о том, что им удалось подсмотреть в раздевалке одноклассниц перед физкультурой, а тут передо мной открылся целый космос, где падающие звёзды[1] оставляют жизнь своих поклонников с той же лёгкостью, с которой и входят в них, покачивая крутым бедром.
--------------------
[1] Прежде в моей жизни не было ярче события, чем этот краткий миг общения с прекрасным, таинственным, запретным. Святая безответная любовь и футбольно-фанатские противостояния пошли позднее. Но всю дальнейшую жизнь мою душу, как от раны, терзает боль за красивейших из женщин, привилегия которых – иметь рыночный спрос, а успех которых – уметь продаваться. (А.С)
--------------------
Мне подали стакан воды и спросили: «Ты живой там?» А я сам не знал, живой ли, и только покачивался, как надувная бестолочь, на все предложения отвечая: «Дайте». Воды дайте, воздуха дайте, тела дайте. Тела дайте!

О, эти ужимки опытных соблазнительниц! О, этот ласковый щебет, эти пограничные с откровенностью слова и прикосновенья! О, эта грудь, освобождённая из лифа! О, аромат ритуальной готовности служительниц Эроса к обряду! Сколько раз мечтал о вас отрок, когда в дверь стучала поллюция! Сколько раз он утрачивал связь в словах молоденькой географички! С каким восторгом, с какой тайной завистью бедняга, замерев, слушал пересуды о вас от старшеклассников! Но теперь это кончено – теперь он сам рассказывать будет! Лишь речь зайдёт, как искривится рот в снисходительной усмешке – дескать, не учите учёного, мы сами с усами!..

Проникшись атмосферой и шампанским, дядя Слава задорно подмигнул мне и приступил к показательному обучению. На манер влюблённого испанца он устроился у ног одной из гетер и дуэтом с шестиструнной подругой начал воздействовать, как обещал:

— Эва-а энд эва-а, форэва-а энд эва-а юл би-и-иии-и зе уан-н-нн...[2]
--------------------
[2] «Ever and ever, forever and ever you'll be the one...» — из репертуара Demis Rousses. (С.О)
--------------------
Вслед посыпались какие-то комплименты, роковое сверкание глазом, шуточки, возбуждающие фантазию и смех – и как следствие из всего этого явилось обоюдное недвусмысленное расположение сторон: одного дяди и трёх тёть.

Мнясь в сторонке на негнущихся от возбуждения ногах, я подмечал, однако, как всё нервнее кабальеро теребит свой ус, как активировалась его слюнная железа, как его чуткие ноздри дрожат и раздуваются, словно у пылкого жеребца-доминанта. Как, тяготясь моим присутствием, он всё нетерпеливее тискает гитару. Как он уже недовольно косится в мою сторону.

Но что вы думаете – я выхожу? Как бы не так! Я из всех сил пытаюсь задержаться: цепляюсь ногтями за обои и дверные косяки! Но меня выпихивают! И кто?! Мой собственный дядя! Наступил момент, когда ему стало уже не до родственных чувств, и он забыл главный повод, по которому «все мы здесь сегодня собрались» – мой (не его, а мой!) День рожденья! Родным дядей я был попран в правах виновника Торжества. Святотатство! От возмущения фужер в моей судорогой сведённой руке заплясал ещё динамичней, а я остался ждать своей очереди за дверью под звуки группового адюльтера.