Как скажет Колин

Глава 1

Никто не предупреждал меня, что чудовища бывают такими, как Колин Уикедхант: что у них тоже могут быть любящие мамы, красивые дома и коллекция оловянных солдатиков. Имей он рога, когти и копыта, я бы знала, с чем столкнулась. Но он не обладал ни первым, ни вторым, ни третьим и уже поэтому являл угрозу куда более серьезную, чем все, что я могла вообразить, ибо опаснее всего чудовища, притворяющиеся обычными людьми.

Сейчас, вспоминая то утро, я поражаюсь, как проигнорировала столько знаков, ведь Пегги просыпала соль,  а тетя Урсула забыла дома перчатки. Но, пожалуй, предчувствия – удел взрослых, а мою голову занимало и без того слишком много мыслей, пока экипаж катил по ухабистой дороге в Блэквуд-Энд, подскакивая на рытвинах и заставляя тетю Прунелу поминать свою поясницу в причудливой связи с именами всех святых.

Проплывавший за окном пейзаж терялся в пелене дождя, дробно стучавшего о крышу кареты и размывавшего очертания далеких холмов. Я перебирала пальцами локоны Клотильды, ища утешение в их шелковистой мягкости и привычно невозмутимом выражении её фарфорового лица, и старалась не вслушиваться в беседу тетушек, сводившуюся к моим недостаткам и закономерной участи «Непутевого Томаса», «Неблагодарного Томаса», изредка «Бедного Томаса» - моего отца. А чего ещё ожидал человек, женившись на француженке, которая даже апельсиновое желе варить не умела, как не деревянного костюма на глубине шести футов? От слова «Клэр», произносимого вскользь, неодобрительным шепотом, сухие губы двух старых дев скукоживались в гузку, словно само имя моей мамы означало что-то гадкое и неприличное.

Время от времени они отвлекались, чтобы одернуть меня, велеть выпрямить спину, не прижиматься носом к стеклу и напомнить, что есть множество девочек, куда более умных, красивых, прилежных и достойных, чем я, но которым повезло гораздо меньше, потому что их судьбой не заинтересовался сэр Филипп Уикедхант после смерти Непутевого Томаса и «той француженки».

Тетя Урсула то и дело повторяла, что если бы она была маленькой девочкой, то каждую секунду своей никчемной жизни благодарила бы провидение и сэра Филиппа в одном лице за оказанную честь. А когда я вежливо выразила уверенность, что её жизнь не так уж никчемна, и утешила тем, что маленькой девочкой ей уже никогда не стать, назвала меня бесчувственной грубиянкой, над которой до конца жизни будет довлеть дурная кровь неблагодарного отца и матери, чье главное преступление, как я поняла, состояло в жизнерадостном нраве и неумении варить конфитюры так же виртуозно, как тетя Урсула.

Я сообразила, что сказала что-то не то, и снова замолчала, предоставив им жаловаться друг дружке на неимоверное количество нервов и сил, потраченных на мою безнадежную особу.  Видимо, нервы – та вещь, которая у взрослых тратится очень быстро, потому что до прошлой недели я и не подозревала, что у меня есть тетки, а единственным объектом приложения их сил был тминный кекс и лимонные бисквиты, которые Пегги испекла на поминки по моим родителям, чей поезд имел несчастье попасть под обвал в горах.

В карете было холодно, тело ныло от тряски, а в желудке требовательно урчало -завтракать пришлось ещё до света, чтобы выехать пораньше. Если бы могла, то вместо всех вещей, я забрала бы с собой Пегги, которая вырастила сперва маму, а потом меня, но тетя Урсула и тетя Прунела быстро втолковали мне, что в таком большом великолепном поместье, как у сэра Филиппа, не найдется места для выжившей из ума старухи, и без того нанесшей непоправимый ущерб моему характеру и воспитанию.

Вспомнив её теплые объятия и знакомый запах полевых трав и сдобы, я почувствовала спазм в горле и крепче прижала к себе Клотильду. Без неё пришлось бы совсем туго. Но её присутствие успокаивало. Когда я ощущала тревогу и неуверенность, как сейчас, то представляла себя ею – такой же беспечной чуть высокомерной красавицей, которой стоит только повести бровью, чтобы наипервейшие джентльмены бросились исполнять её желания. «Я Клотильда, я Клотильда», - беззвучно твердила я, но сегодня привычное заклинание не работало.

А тетки все говорили и говорили, и к тому моменту, когда карета въехала в величественные ворота и направилась по усаженной платанами аллее к особняку с колоннами, я чувствовала себя полнейшим ничтожеством, увечной физически и морально, на вроде Сопливой Бекки, ходившей под себя в церкви, если речь пастора затягивалась.

Уже опустились сумерки, и слуга, вышедший встречать нас с фонарем в руке, казался за пеленой дождя размытым болотным огоньком, заманивающим путников в трясину. В окнах горел свет, а на кухне, подумалось мне, непременно должна быть еда и чашка горячего чая, но карета, которую я минуту назад жаждала покинуть, чтобы оказаться подальше от теток, вдруг показалась куда заманчивей и безопасней этого холодного роскошного дома. Там меня ждет сэр Филипп, которому я должна быть безмерно благодарна каждую секунду своей жизни, и которого уже ненавидела за то, что разлучил меня с Пегги. Воображение рисовало мерзкого вечно недовольного старика, с хлюпающим носом, пятнистой лысиной и привычкой стучать клюкой о паркет.

Когда дверца распахнулась, я вжалась в темный угол, стараясь забиться как можно дальше от направленного в глаза света, и лишь осознание того, что другого пути нет, а горячий ужин может съесть кто-то другой заставило меня покинуть экипаж.

Ноги затекли в дороге и подгибались от усталости и страха неизвестности. Дом, чьи границы скрадывал дождь и чернота, показался мне не просто огромным – необъятным, особенно в сравнении с коттеджем, в котором относительно беззаботно прошли все семь лет моей жизни, и который теперь выставлен на продажу стараниями тетушек.