Как-то утром.

Как-то утром.

 Как-то утром один князь (или офицер) выехал на дворцовую площадь и, не слезая с белой лошади, как крикнет: «Шашки наголо!». Огляделся кругом, а все заняты своими делами, и простую команду выполнять не желают. Приподнял офицер козырёк фуражки, вгляделся князь вдаль острым глазом, а там такое же предательство.

 Стегнул он тут коня громкой плёткой, за гриву рукой в перчатке ухватил, будто виноватого нашёл. Взвился зверь на дыбы, большой стал, грозный, как скульптурный памятник царю Петру.
 Испугались ближайшие люди, даже те, которые подальше, и те смутились, а тут ещё офицер, который князь, снова как закричит: «Наголо шашки, сукины дети!». Так и сказал «сукины дети», что тут поделаешь, некультурный оказался офицер, хоть и князь.
 Народ оцепенел, решил повиноваться, а что делать не сообразит. Пожилой пенсионер понял это по-своему и с криком «Ура!» оголил свою лысую, давно неумную голову. Шапку при этом, как и положено, в левую согнутую руку взял.
 Конь к тому времени на землю опустился, стал копытом мелкие искры сечь. Офицер увидел отставника и настроение у него совсем испортилось. Взмахнул громкой плёткой второй раз, и осталась на твёрдой голове пенсионера в память о знаменитых событиях яркая, заметная издалека отметина.
 Началась среди народа паника. Побежали в разные стороны, многие под ноги лошади попадали, крики послышались, разные такие крики, но чаще остальных: «Долой царя» и «Вся власть советам».
 В князе от происходящего вскипела голубая дворянская кровь, стал он и сам какого-то непонятного, тревожного цвета, за кобуру тонкими пальцами ухватил, решил беглый огонь открыть.
 Но тут прямо сверху, на парашюте, строгий такой человек, похожий на ревизора или милиционера. Приземлился, стал ногами на дворцовый камень, отпустил себя от парашютной части и обратился к удивлённому народу. «Вчера,- говорит,- было поздно, а завтра,- говорит,- рано будет!» Как-то так. Негромко сказал, но все услышали и удивились ещё больше.
 - Молчать! - закричал князь!
 - Застрелю, - заорал офицер (вдвоём зашумели).
 А человек не растерялся, схватил с головы кепку и кинул в лицо нашему благородию. Большая это была кепка, рыжая даже, накрыла офицера вместе с конём. И наступила ночь.
 Животное от внезапной перемены часового пояса оцепенело, но офицер не растерялся, и решил спать, чтобы время зря не расходовалось. И коню приказ сделал - то же самое, отдыхать, набираться живой силы для трудностей.
 Задремали, а когда проснулись, уже поздно было. Офицер выругаться не успел, как его схватили и без слов к стенке приставили, ружейными дулами подпёрли. Стоит он, в себя приходит, а солдаты через мушки смотрят, глаза прищуривают, калибр и траекторию проверяют. «Не успею в себя прийти»,- подумал князь, но как-то издалека, будто чужой головой.
 Старший красноармеец махнул трофейной шашкой и покачнулся офицер, за стену ухватился. Сильно ухватился, - пальцы поранил. Посмотрел князь на руку, увидел голубую кровь, и захотелось ему ещё хотя бы малое время живым себя почувствовать. А красноармейцам эта канитель надоела, стали окончательно прицеливаться, но тут офицер опомнился:
 - Не стреляйте пока!
 - Почему? - удивились красноармейцы,- Амнистии не произошло, зачем тебе жить, контра!?
 - С конём дайте проститься,- попросил князь и отвернулся, чтобы утаить от чужих людей позорную слезу.
 - Ну давай,- согласился старший,- а мы пока «Астру» покурим.
 Подошёл князь к лошади, погладил, да вдруг как вскочит в седло. Не ожидала лошадь таких упражнений, упала от постороннего вмешательства. Она была уже старая, хоть и белая, да и сам князь был далеко не мальчик (очень далеко). Ударился немолодой мужчина беззащитной головой о твёрдую землю и увидел светлое будущее.
 Обступили его солдаты, а старший речь сказал: «Лошади падают, но мы должны выстоять...» и т.д. Хорошо в общем говорил, некоторые даже вспотели, но под конец сбился, чепуху сморозил: «Прощай, товарищ,- сказал,- спи спокойно, мы за тебя отомстим».
 Ну, кто такое стерпит? Никто и не стерпел. Схватили солдаты своего ненадёжного командира и к той же стенке поставили. Других целых зданий поблизости не было. Офицер тем временем оклемался, подошёл, шатаясь, к солдатам, командовать стал, чтобы комиссара быстрее шлёпнуть. Но тут боевой конь поднял голову и говорит: «Стреляйте, всех не перестреляете!»
 Здесь солдаты и не выдержали - открыли беспорядочный огонь. Потом увидели дело рук своих, и многим стыдно стало. Побросали в отчаянии казённое оружие и по домам разошлись, водкой кровавые подвиги заливать.
 Очнулся князь, поднял из чёрной лужи горемычную голову, комиссар свою непутёвую из грязи вынул, простреленным глазом подмигнул.
 - Нас всё-таки поубивали? - спросил он не требующим ответа голосом? ...
 
 По дворцовой площади дружным шагом прошли пионеры. Громкий барабан бил по морозному воздуху, но замёрзшее эхо отвечало лишь на самые громкие, самые дерзкие ноты, не знающего музыкальной грамоты барабанщика. Измученный конь тихо увозил в нездешние края двух неопрятных командиров. Хромая, он двигался всё дальше, оставляя в прошлом происходящее, и без надежды на будущее.
 Никто из пионеров не обратил на всадников никакого любопытства. Только один, самый мелкий и хулиганистый, отстал от дружного коллектива, достал кривую, самостоятельную рогатку и выстрелил, почти не целясь. Камень пролетел совсем рядом и громко стукнул в раму разбитого окна.
 Конь не испугался, он устал жить и бояться, но всё-таки двинулся быстрее. Всадники, сильнее вцепились друг в дружку и, стукаясь головами, замычали долгую дорожную песню. Пионер плюнул через выбитый в драке молочный зуб, выругался взрослыми глаголами и побежал догонять организованных товарищей.