Карфаген должен быть разрушен!

Карфаген должен быть разрушен!

 Марк Порций Катон, по прозвищу Цензорий, гордился тем, что в его доме не водилось мышей. Феномен этот, как он объяснял в одной из своих публичных речей в сенате, объясняется тем, что в его доме еды готовится и расходуется ровно столько, сколько нужно, и ни крошкой больше. Таким образом, истинная римская добродетель, имя которой - умеренность, и обнаруживает свое подлинное лицо: если ей во всем следовать, из жизни исчезает все ненужное, мелкое и досадное, что сродни сим зловредным созданиям. С другой же стороны, отклонение от пути добродетели, - например, пристрастие к греческой моде и греческому сладострастию, захлестнувшее нынче Рим, - множит беды и увеличивает траты, подобно тому, как излишки еды создают пищу для мышей, а мыши портят припасы и одежду, вынуждая приобретать новые. Да, и, как будто одного этого мало, еще придется завести в доме кошку.

   Речь имела успех, но следовать добродетели умеренности римляне стали едва ли больше. Всеобщее падение нравов, начавшееся с завоевания греков, только набирало обороты, потому как вместе со сказочными сокровищами завоеватели притащили за собой в Рим этих развязных и ловких болтунов, готовых ради потехи произнести речь в защиту какого-либо постулата, а затем с той же легкостью его опровергнуть. Куда, куда заведет Рим мода на таких легковесных балаболов, которых на его веку становится все больше?

   Марк Порций Катон возвращался домой после дня, проведенного за выполнением своих обязанностей на посту цензора Рима, который он бессменно занимал вот уже более тридцати лет. Возвращался пешком, не считая нужным нежить свое тело в носилках на восточный манер, хотя в свои восемьдесят четыре года мог бы уже и сослаться на старческую немощь, тем более что был он человеком довольно обеспеченным. Но на то его и знали как Катона Непримиримого, являющего собой образец патриция старой закалки, островок вековых традиций истинного Рима во времена Рима изнеженного, барского, где чужеземная речь звучит чуть ли не чаще родной латыни.

   Катон зорко глянул по сторонам. Дома по обеим сторонам улиц были погружены во мрак, как тому и следует быть в такое время года. Однако это может вовсе не говорить о том, что их обитатели погружены в праведный сон. Скорее прав Гай Валерий, - все эти развратники при его приближении дают рабам команду погасить факелы и продолжают в темноте свои мерзкие пирушки, объедаясь и обпиваясь дорогим косским вином, да еще и мужеложствуя с мальчиками-рабами! Тьфу!

   Его дом стоял немного на отшибе. Сыновья давно жили отдельно, и старость Катона скрашивала только его молодая жена, которая в этот час мирно почивала на своей половине, как и полагается добродетельной супруге. Раб с тусклым масляным фонарем встретил его у двери и аккуратно погасил его сразу после того, как хозяин переступил порог: Катон не терпел бесцельного транжирства. Потому путь в свои покои он продолжил практически в темноте, но поскольку за долгие годы знал дом хорошо, это его нимало не заботило. Дойдя до двери, он взял приготовленный рабом подсвечник для ночной работы, поджег от одной горящей свечи остальные шесть, и шагнул в свой личный кабинет, чтобы продолжить работу над своими дистихами, которые он создавал в этом же кабинете вот уже более сорока лет. И замер.

   Потому что посреди экседры, - полукруглой комнаты, служившей ему кабинетом, сидела огромная крыса нелепого персикового цвета с печально свисающими усами и длинным, аккуратно обвитым вокруг лап голым розовым хвостом. И шевелила носом.

   Марк Порций Катон был настолько поражен, что потерял дар речи. Это было воистину удивительно, потому что за всю свою долгую жизнь еще никому, даже самому Спициону Африканскому, победителю Ганнибала, еще не удавалось заткнуть ему рот, когда он принимался греметь со своей трибуны, понося мотов и бездельников, порочащих славное героическое прошлое Рима.

   Крыса, сидевшая, деликатно сложив розовые лапки с длинными пальчиками на животе, сделала ему царственный пригласительный жест. Ее влажный черный нос постоянно шевелился, круглые черные глаза-бусинки смотрели умно и пронзительно.

   "Взгляд у нее точь-в-точь, как у сборщика подати у нас, в Тускуле" - тупо подумал Катон, от растерянности вновь начав мыслить категориями тускульского земледельца, каковым был первые тридцать-сорок лет своей долгой жизни.

   - Карфаген должен быть разрушен! - сказала крыса в его голове на великолепной латыни.

   Это было уж слишком. Катон подскочил и замахнулся подсвечником. Крыса даже не пошевелилась, только остренько так глянула на него, и у Катона мгновенно отнялись руки.

   - Полагаю, следует расценивать твой жест как попытку насилия, - голос крысы в его голове звучал с какими-то неестественно правильными модуляциями, - Поэтому считаем себя вправе применить насилие над личностью в оборонительных целях. Конвент Объединенных Галактик, Уложение номер двенадцать тысяч семьдесят, пункт сто сорок три.

   Цензорию было возразить на это решительно нечего. Но он не зря считался испытанным боевым конем словесных баталий.

   - С точки зрения законов Рима воров и проходимцев, забравшихся в дом, следует убить на месте, - привычно отрубил он раньше, чем вдумался в смысл своих слов.

   - Убийство разумного существа - это высшая степень варварства, - укоризненно произнесла крыса, - Конвент Объединенных Галактик, Резолюция Сто четырнадцатая. Пункт первый.

   - Каких еще галактик? - удивился цензор незнакомому слову. Было в нем что-то подозрительно греческое.

   - Объединенных. Аналогично вашей...как это...республике, - тоном домашнего учителя объяснила крыса.

   - А ты...э....что? - Катон только сейчас начал понимать все воистину удивительные ньюансы происходящего.