Карта дня

Карта 1. Колесница

– Колесница, – баба Дарья переворачивает карту на столе рубашкой вниз.

Стол грубый, дощатый, как будто сколочен наспех своими руками где-нибудь здесь в сарае. Рубашка чёрная. Просто чёрная, без узоров.

А с обратной стороны бабкиной колесницей правит крылатый всадник в синем. Вместо лошадей у него два сфинкса: чёрный и белый.

В первую очередь это просто дорога. Она обязательно куда-нибудь приведёт.

– И кого сегодня чёрт принесёт, – глухо ворчит непонятно кто.

– Не принесёт, а унесёт, – хмыкает баба Дарья, не оборачиваясь.

Не понятно, к кому обращается.

Варя ёжится и поправляет серую шаль на плечах. Отчего-то даже в такой жаркий день тут всегда знобит. Кажется, будто дует в каждую щель. Был бы дом пусть даже не новым, а хотя бы обшит сайдингом. С пластиковыми окнами, ровными стенами… Да что толку мечтать.

– Давайте хоть чаю выпьем, – предлагает она, вставая.

Не дожидаясь ответа, ставит на плиту рядом с печью чугунный чайник. Вода из носика плещет на нагретую поверхность и шипит.

– А сама что думаешь, мать? – спрашивает непонятно кто.

– О чём? – откликается баба Дарья.

– Ну не о чае же? О колеснице.

– А чего о ней думать? – зевает баба Дарья. – Как прикатится, так всё и увидим.

Ждать не приходится. Не успели допить чай с серыми сладко-солёными булками, которые каждое утро печёт в старинной печи баба Дарья, как колесница останавливается за забором прямо напротив закопчённого кухонного окна.

Редкий день обходится без колесниц, но ещё реже они становятся картой дня.

Из сегодняшней выходят – нет, пожалуй, скорее выскакивают – мужчина и женщина. Спорят. Очень громко. Но сути не понять: только обрывки слов слышны в доме.

– Какие шумные, – морщится баба Дарья и дует в кружку, хотя остатки чая давно остыли.

– Колесница, говоришь? – уточняет непонятно кто, хотя и баба Дарья, и Варя молчат: обе вслушиваются в ссору за стенами. – А как? Прямо или перевёрнуто?

– Перевёрнуто, – звучно отхлебывает баба Дарья.

– Так и у меня было, – замечает Варя.

Непонятно кто цокнул.

– Колесница одна, а пути совсем разные, – режет баба Дарья.

Голоса разделяются.

Несколько секунд – и по сеням уже твёрдо топают.

– И стучать не стали, - вздыхает непонятно кто.

И тут уже во вторую дверь – кухонную, не входную – всё же стучат. И совсем не так уверенно, как перед этим шли.

– Добрый день! – здоровается женский голос, привезённый колесницей.

Та как раз отъезжает. С гулом – похоже, удерживает жидкая грязь. Вжжж! И грязь сдалась, неохотно разомкнула объятия.

– Добрый? – вполголоса притворно удивляется Варя.

Баба Дарья грозит ей пальцем и кричит:

– Входите!

Розовощёкая, плотная, лет тридцати – тридцати пяти. Белёсо-рыжие волосы растрепались. Отдувается, упарилась совсем. И немудрено: на ногах резиновые сапоги.

– Вы Дарья? – оглядывается и останавливает взгляд на бабе Дарье. Убирает со лба мокрую прилипшую прядь тыльной стороной руки. Выглядит потерянной.

Баба Дарья кивает и радушно улыбается. Как будто только и ждала гостью на колеснице.

А та падает на стул у стола как мешок. Грузно, со стуком.

«И снова без приглашения!» – сказал бы непонятно кто.

Точно сказал бы, но сейчас молчит. Ещё бы.

– Можно? – запоздало спрашивает гостья, словно услышала его мысли.

Баба Дарья снова приветливо кивает и, слегка шевельнув косматой седой бровью, с укором смотрит на кучу тряпья у печи. Поверх неё видится серая шаль.

– Чайку?

– Ой, нет, – отмахивается пришедшая. – Разве что воды.

Баба Дарья подскакивает очень проворно для её лет. Зачерпывает ковшом из ведра, наливает полную кружку.

Это в Ивановке – всё как у людей – есть водопровод. А у них, всего в паре километров – нет. Но у них вообще ничего нет: ни воды, ни электричества, ни интернета. И отопления тоже нет, что тяготит зимой больше всего предыдущего, вместе взятого.

Гостья жадно пьёт. Хозяйка улыбается. На сморщенных щеках прорезаются узкие полоски – почти от самых глаз и до подбородка. Когда-то, должно быть, на их месте были манящие ямки.

– Легко сюда добралась? – спрашивает баба Дарья.

Гостья мотает головой.

– Если бы. По навигатору вроде и недалеко от деревни, а мы раз пять не туда заехали. А теперь и ждать меня таксист не захотел. Даже думать не хочу, как обратно попаду. Это же надо, чтобы не просто заказ кто-то взял, но ещё и чтобы сюда доехал.

Баба Дарья опять соглашается – хотя и вряд ли это выглядит утешительно для собеседницы – и спрашивает:

– Зовут-то как?

– Таня.

– Ну и хорошо. Ты говори, как готова будешь.

Гостья хмурит лоб, поднимает тонкие рыжеватые брови. Замешкалась.

– Вот так сразу?

Баба Дарья улыбается еле заметно и кивает.

– Тогда ладно, хоть сейчас.

Таня снова осматривает кухню, останавливается на колоде карт. Баба Дарья, заметив, накрывает её ладонью. Защищает.

– В чём твой вопрос?

Таня поднимает светлые глаза к потолку. Он весь исчерчен сырыми разводами и покрыт оспинами отколовшейся штукатурки. Смотреть особо не на что, но она долго смотрит. И дышит шумно. До сих пор не пришла в себя с дороги.

Все молчат, никто не торопит.

– Даже не знаю, с чего начать, – наконец она отпускает потолок.

Снова озирается по сторонам и протягивает руку к Варе.

– Ой, какая хорошенькая!

Варя пятится, пока не упирается в костлявую грудь бабы Дарьи. Ей на голову ложится сухая и прохладная ладонь. Легко гладит пару раз. Это приятно.

– Лучше не надо. Робкая она, диковатая, – смеётся баба Дарья. – Может и куснуть.

Не понятно кто шумно вздыхает.

– Ветер, похоже, поднялся. Дом стонет как старик, – объясняет баба Дарья, тоже поглядев в потолок. – Да он и есть старик.

– Вот как? А я бы и не подумала, – замечает Таня и замолкает.

Когда понимает, что дальше молчать неудобно, говорит: