Кексом... по стрессу

Кексом... по стрессу

— Люся! Это ж в кого тебя превратил твой ханурик?! — Соня с порога присвистнула, опуская дорожную сумку. Перед ее глазами была картина… не маслом — жиром!

— Его Коля звали, — шмыгнула носом Люська, радуясь приезду подруги и готовая разрыдаться в голос, потому что есть кому пожалеть, понять, утешить.

— Да срать мне на его имя! Ты себя в зеркало видела? Тебя же проще перепрыгнуть, чем обойти! — Стройная Сонька поводила руками в пространстве обрисовывая контуры тела совершенно неприличных размеров.

Люся задохнулась негодованием, отметив про себя, что хоть и полная, но не бесформенная гора же!

— Зато глаза красивые! — тут же нашлась с ответом страдалица. Плакать ей перехотелось, а вот треснуть Соньку — возросло в разы.

— Отлично! Теперь у тебя глаза голубые-голубые, а остальное все жопа, Люсь! — пожала плечами гостья, разводя руки в стороны, мол, прости, подруга, но как есть.

Дружила Людмила с Соней Еловицкой с первого класса. После школы подруга уехала в Москву, где поступила в МГУ им. Ломоносова на лингвистику, а Люська в столичном ВУЗе провалилась с треском. Вот и пришлось вернуться в родной Волгоград, где ее принял в объятья педагогический. Быть учителем начальных классов не «улыбалось», но и выбирать не приходилось.

До сего дня Сонька наведывалась в родные пенаты месяцев пять назад. Они тогда знатно надрались в баре, название которого Люся до сих пор вспомнить не могла. Приехали «дровами» в однушку, которую Люське родители подарили на двадцатилетие. Дальше все по паршивому сценарию: перебудили соседей громкой музыкой, обматерили мужчину со второго этажа, обозвав «тупым качком с пипеткой», а потом чуть квартиру не спалили, решив нажарить картошки.

«Да уж, — подумала Людмила, — Какая только муть в голову не взбредет по-пьяне…»

И все же, Соньку Люся любила… и ждала, как дождя пустыня. Всегда! А в этот раз особенно. Коленька Бураев, бойфренд, с которым Люся прожила чуть меньше четырех месяцев, бросил ее неделю назад, заявив, что ему достаточно родителей, которые его вырастили. И это после того, как Люська заботилась о нем, обхаживала, пылинки сдувала, кормила по всем правилам: первое, второе и компот! В общем, любила всем сердцем.

— Та-а-ак, — протянула Соня, заглядывая в холодильник. А там: сосиски, торт, три пачки заварных пирожных и два ведра мороженого. — И что это за набор суицидника?

— У меня стресс! — возмутилась «брошенка» и обиделась, подумав, кто, как ни лучшая подруга должна помнить, что сладкое в период жизненных невзгод — лучшее лекарство.

— Это не стресс, Люсь. Это самоубийство! Все в помойку и… да здравствует фитнес!

— Не нужен мне спорт и вся эта ерунда! — Люся плюхнулась на табуретку, которая стояла между столом и холодильником, смахивая слезы с пушистых ресниц, — Что толку от красоты, если тебя как человека никто не любит?! Я, дура, все на разносах-подносах носила, ластилась как кошка, чтоб нежнее, теплее… А они… Что Пашка Лютиков, который сбежал к Ленке Петровой, что Генка Черкасов, который только ночами прибегал раз в неделю, а потом исчез, что Колька… Бросили, растоптали и не извинились за стертое в труху сердце! — перевела дух, высморкалась громко в салфетку и продолжила под внимательным взглядом подруги: — Я же никогда не перечила, ни разу слова плохого не сказала… Пашка в постели скорострел: я еще трусы не сняла, а он уже кончил и спит. Но ничего… зато добрый, заботливый. Генка… Хм, а что Генка? С ним и не помню, как было, но поговорить — одно удовольствие. Сядем, бывало, на кухне, он ест быстро, с аппетитом, а я любуюсь… У Кольки член как березовая почка — виден лишь в набухшем состоянии. А я что? Я без претензий… Главное умный, начитанный, о будущем думает. К черту все!

Уставилась Люся в окно, обливая слезами несправедливость, готовая к одиночеству, мирясь с неоцененностью. Только нутро нестерпимо скребло, будто водили доской нетесаной, что оставляет болезненные и неприятные занозы. Вздохнула, горестно в себе причитая, как же она дальше без Коленьки?! Кому нужна?!

— Ты дурь из башки выкинь, — Люська встрепенулась, осознав, что вопросы озвучила вслух, а Соня продолжила: — Ты права. Одним фитнесом делу не поможешь. Мужика тебе надо нормального, Люсь. Чтоб отодрал тебя как сидорову козу! Чтоб ходила ног не смыкая, медленной походкой гусыни… Чтоб отжарил во все дыхательно-пихательные по самые гланды, и от твоих криков птицы стайками с перепуга в небо взлетали, а ты вместе с ними… от оргазмов.

От такой тирады у Люськи глаз задергался и рот приоткрылся. Сонька, конечно, всегда была оторвой, но чтоб предложить такой откровенный садизм…

«М-да, — испугалась горемычная, — испортила столица подругу! Не потерять бы окончательно в гребаном мегаполисе».

— Сосед твой… как его… Макс? Не съехал еще? — Соня щёлкнула кнопку на чайнике и полезла в навесной шкафчик за чашками.

— Куда он съедет? Это ж квартира его родителей… — Это выяснилось на следующий день, после стычки с «тупым качком».

Тетя Шура, с первого этажа, так и сказала: «Ты бы, Людмила, не играла с огнем. Макс хороший, но может и обидеть. Ох, и намучались его родители, отгоняя сраным веником воздыхательниц, пока не уехали жить заграницу».

Максим Мурзов был очень хорош. Черты лица правильные, стильная стрижка с поднятыми темно-каштановыми волосами на макушке и у лба, виски выбриты, но не «под ноль»; глаза темные, карие. Ухоженная борода до бакенбард и усы придавали ему возраста и лоска, а вечная циничная ухмылка одним краем полных губ разбавляла образ, превращая в настоящего альфа-самца.

Таких Люська боялась как огня. С соседом они виделись не очень часто, но, когда столкновения были неизбежны, она тушевалась, краснела, бледнела и что хуже всего, блеяла невпопад как овца, чью цепь колышком в поле прибили.

— Вот и отлично! — вырвала Соня подругу из каверзных мыслей.

— Я с ним… не буду… — покраснела Люся, смутилась, не желая произносить неприличные слова, — И не захочет он… с такой как я…