Кино.

Кино.

 Степан пошёл в кино. Купил билет в первый ряд, сел на последний. Сидит, семечки ест, шелуху по полу разбрасывает. Потушили свет, а Степан в крик. 

 - Что случилось? - спрашивают. 
 - Не могу в темноте сидеть, боюсь. 
 - Зачем же ты в кино пришёл, здесь всё в темноте делается? 
 - Не ваше дело! 
 Поговори с таким. Хотели вывести хулигана, но милиция была занята, в городе проходил «Марш мира», а добровольцев из зала не нашлось, - Степан отличался таким здоровьем, что это было заметно даже с первого ряда. Побоялись, смотрят со светом. Плоховато, конечно, но ничего, привыкли. Тут Степан как заорёт снова: 
 - Мне громко очень. Сделайте звук спокойнее. 
 Убавили громкость. Слова стали неразборчивы, и некоторые зрители спустились в первые ряды, где реплики казались понятнее. 
 А Степан кричать: 
 - Садитесь как раньше, черти! 
 Кто-то послушал и вернулся, но некоторые решили уйти совсем, а Степан им вслед: 
 - Можете уматывать, но я вас запомнил! 
 Тут все были единодушно малодушны, - вернулись. Ничего не видно, ничего не слышно, только Степан креслом скрипит, семечками чавкает. Так и уснул с семечкой во рту. 
 И приснился Степану сон, что и не Степан он вовсе, а самый настоящий Мао Цзэдун. Сидит на высокой крыше с загнутыми краями, свесив ноги, вниз смотрит и «Банзай!» кричит. А вокруг такие же крыши, только пониже и узоров меньше. На них китайские люди, отвечают «Сам банзай!», и вниз прыгают, чтобы разбиться во славу великой империи. Так все и попрыгали. И когда остался великий кормчий один, то крикнул «И меня банзай!», и вниз полетел... 
 Очнувшись в кинотеатре, продолжал кричать, думая, что падает. Про Японию, Китай и прочую Корею все были наслышаны, знали какие там опасные люди. Пол зала убежало сразу, остальные остались лишь потому, что от страха оцепенели. 
 Киномеханик тоже занервничал, вместо «Интердевочки» зарядил «Броненосца Потёмкина». От немых артистов и чёрно-белого изображения Степан быстро уснул и превратился в Александра Македонского. 
 Скакал на бешеном коне, кидал копья, пил из ковша трофейный самогон, а, захмелев, пел красивые македонские песни. В последней битве с персами упал с коня, и снова стал Степаном, но не до конца. Бродил среди зрителей, обнажив окровавленный меч (так ему казалось), спрашивал фамилию каждого и ставил на ладонях порядковые числа. Когда все были пронумерованы, принялся ломать стулья, и преуспел. Многим сидеть стало не на чём. Зато Степан успокоился и разрешил следующий сеанс. Это была дружная монгольская делегация из города побратима. 
 Увидев многочисленных азиатов, их пёстрые костюмы, Степан понял, что он не Александр Македонский, и никогда им не был. Вспомнил, что всегда, с самого детства, был Мамаем, а может и самим Чингисханом. 
 Вспомнили это и монгольцы. Вспомнили, кинулись в ноги. 
 - Айда Русь топтать! - крикнул им Степан по-монгольски. 
 - Айда, конечно айда! - обрадовались кочевники. 
 А дальше появляется Дзержинский: 
 - Стойте! - кричит,- именем революции стойте! - и маузером в потолок целится. 
 Все стоят и тихо, по-монгольски, переговариваются. 
 - Кто вы?! - пламенно восклицает чекист, - татары или монголы? Что вам подсказывает пролетарская совесть! 
 Все стали переглядываться, на вождя кивать, из-за пазух кривые татарские сабли вытягивать. А у Степана опять изменённое сознание. 
 - Феликс,- закричал он, - это же я, узнаёшь брата Колю! 
 - А ты не Троцкий? - спрашивает Дзержинский, убирая стволом маузера с небритой щеки скупую мужскую слезу. 
 Разочарованные монгольцы увидев, как обнялись неожиданные родственники, попрятали сабли и сами попрятались. Вроде их и нет, только верхушки шапок из-за кресел выглядывают. 
 - Дай посмотреть, - попросил Степан, показывая на оружие. 
 - Нельзя, не положено,- заныл Феликс. 
 - Ну дай, не жмись,- не унимался Степан и потянул за дуло, которое поддалось и с хрустом отделилось от остального. 
 - Дык, он ненастоящий? - спросил Степан и от разочарования покраснел. 
 - Как ненастоящий, я из него восемь человек убил. 
 - Врёшь, контра? - вспылил Степан. 
 - Ну да,- обречённо согласился Феликс и как-то обмяк. 
 - А ты сам-то настоящий? - неожиданно спросил Степан и схватил собеседника за бороду. Борода отскочила. 
 - Ну да, - повеселел самозванец,- я, наверное, Берия. 
 - Тот самый? 
 - Он. 
 - Сволочь, - сказал Степан и плюнул в Берию через отломанное дуло семечкой. 
 - А ты то что, лучше? - спросил Берия, - ты на себя в зеркало смотрел? 
 Степан выбежал в фойе, и увидел в зеркальном отражении отца народов. От неожиданности зашатался, но взял себя в руки, раскурил трубку, вернулся. 
 - Что скажет маршал Жуков? - спросил, окружая себя клубами дыма. 
 - Он ничто не скажет, ми его расстрэляли, - ответил Берия, протирая очки. 
 - Зачем? Я же вас об этом не просил. 
 - Ми сами с усами,- засмеялся Берия. 
 Степан потрогал усы, накопил злости и как крикнет: 
 - Я что, уже не генералиссимус?! 
 Посмотрел на Берию, а он не Берия, а Борман: петлички, портфельчик, живот. Степан убрал чёлку, которая мешала строгости взгляда и взвизгнул: 
 - Почему вы не Гебельс? 
 - Не могу знать, мой фюрер, - отчеканил Борман и стукнул каблучками. 
 Живот спружинил, стал раскачиваться, всё сильнее и сильнее. Стоять рядом стало опасно. 
 - Остановите его! - приказал Степан. 
 - Не могу,- сказал Борман, потея и смешно подпрыгивая, - Наверное, внутри меня что-то сломалось! 
 И вот Борман уже на полу, - поверженный, беспомощный, неостановимый. 
 - Сволочь ты, Борман,- сказал Степан. 
 - Наверное, я Штирлиц,- простонал Борман и заплакал. 
 - Застрелю! 
 - Не выйдет,- Борман, упёрся трясущимся животом в стену,- руки коротки. 
 Степан посмотрел на свои руки, они действительно стали такими короткими, что рукава казались пустыми. 
 - Что же я лилипут, по-вашему, - испугался Степан. 
 - Ну да, - сказал Борман и затих. 
 Стена, уставшая сопротивляться, дала обширную трещину, из неё кто-то 17 раз позвал Степана по имени. Потом стена рухнула, обвалился лишённый опоры потолок, погас свет - настала ночь. 
 - Ночью надо спать, - приказал Степан самому себе и уснул, прижавшись к тёплому боку спящего Бормана. 
 Снился сон. Он гулял с девушкой, рассказывал ей анекдоты про Пушкина. Потом они сидели на скамейке и ели конфеты, которыми, были набиты карманы модного пиджака... 
 В это время Борман стал переворачиваться и придавил Степана огромностью живота. Степан стал задыхаться и проснулся. 
 Он лежал на полу между рядами. Возле него сидела улыбающаяся женщина. 
 - Что ты выдумываешь! - вспылил Степан. 
 Женщина показала синяк на ноге и порванное платье. 
 - Факт, никуда не денешься, - промурлыкала она и, показав язык, мечтательно закрыла глаза. 
 Степан оглянулся. На них внимательно смотрели человеческие лица, целый зрительный зал человеческих лиц. Хотел уйти, но что-то не пускало. Ощупал себя руками и ничего не почувствовал, всё было плоское, ненастоящее. Видеть, как следует, мешал яркий, порывистый свет, собственное дыхание звучало откуда-то со стороны. 
 - Мы с тобой совсем не живые, - пропела женщина, и добавила низким, почти мужским голосом,- Мы только изображение с помощью света и точной оптики. 
 - Жаль,- сказал Степан с грустью,- мне казалось, что я не хуже других. 
 - Ты не хуже, ты лучше, много лучше. Иди ко мне, пусть их,- прошептала женщина почти нежно, сняла с себя что-то лишнее и кинула в первые ряды. Степан швырнул в зрителей горсть конфет. 
 - А, в самом деле, не свершить ли такую подлость, - согласился Степан и пошёл к женщине, которая ждала, а может быть и любила. 
 Зал оцепенел и не дышал. Кто-то вскрикнул, с другими случились обмороки. 
 И тут, видимо по сценарию фильма, появляется обманутый муж, и стреляет отравленными пулями. Степан, получивший сквозное ранение в плечо, прячется за мебель. Тогда вторая пуля попадает в голову и остаётся там, убивая мозг. Вокруг всё зеленеет и медленно уплывает. Степан сжимает руками раскалывающуюся от боли голову, падает, катится со сцены, пересчитав ступени, ползёт между рядами, оставляя тёмные разводы и конфеты. Добирается до последнего ряда, переваливается на своё место. 
 На экране появляются титры, их много, очень много, гораздо больше, чем можно прочесть за одну жизнь. Но в каждой букве другое измерение и новое качество, а сама вселенная становиться песчинкой следующего мира. И новая бесконечность лишь малая часть несоизмеримо большего, для следующего шага, пока весь этот космос не превратится в пылинку на шкуре спящего зверя, который даже не догадывается про все эти «неоткрытые острова и бездны».