Клад

Клад

      Прохор неожиданно запил. Заперся в своей новой бане и никому не открывал второй день.

      Казалось бы, чего тут странного? У нас все мужики по баням пьют. Но дело в том, что Прохор не был как все. Он совсем непьющий был. То есть вообще это дело в рот не брал. Таких мужиков в нашем селе было всего двое. Витек - язвенник, что вон в том доме с белой трубой под синей крышей живет, видите, и Прохор. В селе по этому поводу не знали, что и думать. Одни говорили, что заболел. Другие, что  должно быть, с женой поругался. А третьи и вовсе только разводили руками.        

      Село наше, Мошкино, очень старое. Старики говорят, что им другие старики рассказывали, что оно еще при Петре царе существовало. И что интересно, никогда не меняло своего названия. Хотя в нашей округе после прихода нового капитализма все села и деревни до одного переименовали. Совхоз и поселок «Красный плуг» стал назваться Родославлем, в честь какого-то древнего и очень знатного рода. Поселок Дзержинское переименовали в Акиньшино, по фамилии прежнего тутошнего помещика. А Мошкино как было Мошкиным, так им и осталось.

     К полудню второго дня к Прохоровой жене Любе забежала ее закадычная подружка Танька Вяхерева. Люба - румяная женщина лет около пятидесяти, с красиво сложенной фигурой, считалась в молодости первой красавицей на селе. Когда Прохор, придя из армии, на ней женился, вся мужская часть округи ему позавидовала. Со временем зависть эта только усиливалась, так как жили они душа в душу, без ругани и склок, что встретишь теперь у нас не так часто. Да к тому же Люба была отличной хозяйкой и считалась лучшей среди баб по кулинарной части. Ее пироги славились на всю округу.

     - Любка, - запыхавшись, еле произнесла Татьяна, - ну ты как сама? Живая? Ты, это, не переживай так уж сильно, а то лица на тебе нет. Сегодня к вечеру обязательно отопрет. Водка закончится и отопрет. Много он ее взял-то?

     - Ой! Да я не знаю. В «Суперлавке» продавщица наша, Зинка, сказала, что две взял. Не знаю, что и думать, - ответила Люба. - Ведь в рот не брал ничего, кроме пива, а тут сидит, на слова и стук не отзывается, и только дым из трубы валит.

     - Да это немного, две. Моему Ивану на два дня не хватило бы. Может, закончил пить уже и просто моется? – предположила Татьяна.

     - А как угорел? - в слезах произнесла Люба. - Прямо уж и не знаю, что делать. Может за мужиками послать. Пусть ломают дверь. Как думаешь?

     - Нет. Наши мужики на это дело не пойдут. Всю жизнь Прохору они завидуют, а теперь, после того, как вы новый дом поставили, и вовсе спасать его не будут, жлобы эти.

     - А твой что, тоже завидует? - спросила Люба подругу, - тоже не поможет?

    - Да мой, в первую голову! Ты чего, забыла, как он тебя в молодости обхаживал, как клинья подбивал? И на мне-то женился только, когда ты его отшила. Пес блудливый. Я вот, что думаю. Поскольку наших просить бесполезно, надо москвича позвать, писателя этого, что в том году дом у Нюрки купил.

     - А он что, здесь?  - спросила Люба.

    - Здесь, - ответила Татьяна, - я его сегодня в магазине встретила. Он вроде тоже непьющий, писатель-то.

    - Верно, - согласилась с ней Люба. - Возьму я пирог с рыбой, что давеча испекла, и зайду по-соседски, поговорю.

    Так она и сделала. Завернула в фольгу большой кусок пирога, положила его в корзину и пошла к соседу. То есть ко мне.

    Я с радостью открыл дверь соседке. Дом здесь я купил в прошлом году и еще не был хорошо знаком с жителями села. Все время какие-то дела. То по благоустройству сада, то подкрасить, то еще что. А тут выдалась такая возможность познакомиться с соседкой. Поставил я чайник. За разговорами ни о чем пили мы чай с пирогом. Пирог, надо Вам доложить, и вправду  был отменный. Давненько таких я не едал. Познакомились.

    - Я к Вам, Александер Львович, с просьбой огромной, - неожиданно для меня взволнованно говорит Люба. - Помощь Ваша требуется. Не откажите по-соседски.

     - Что случилось? – спрашиваю. - Чем могу помочь?

    Так вот и так, рассказывает историю Люба. Да, думаю, надо помочь, конечно. Взял ломик для порядка. Мало ли, что? Оделся и пошел в Прохорову баню. Постучал. Тишина. Еще раз постучал. Слышу, внутри что-то закряхтело и крякнуло. Живой значит! С третьего раза Прохор приоткрыл дверь и, увидев меня косым глазом, озираясь по сторонам, спросил:

      - А Вы один? Наших мужиков с Вами нет?

      - Нет, - говорю. - Люба меня очень просила…

      - Ну, заходите тогда, - сказал Прохор, секунду подумав.

     Баню Прохор выстроил себе отличную - просторную. Большой предбанник с мягкими креслами, душевая, парильное помещение. Все честь по чести. И отделано со вкусом. Самовар на столе и прочая сервировка выглядели презентабельно даже по меркам искушенного глаза, а по местным сельским понятиям и вовсе богато. Только беспорядок на большом хорошем деревянном столе и две пустые уже бутылки водки, валявшиеся рядом с ним на полу, говорили о том, что хозяин кутит. Я зашел, разделся  и сел в удобное широкое кресло с деревянными подлокотниками. Прохор, вспотевший, одетый в плотную белую рубаху ниже колен, сел напротив. Минуту, другую, мы смотрели друг на друга, оба не зная, с чего начать разговор. Мне было неловко сходу заговорить о его запое и задавать вопросы. Он тоже как-то по-началу не доверял мне. И я это понимал. Но также чувствовал я, что он рад моему приходу. Что ему очень надо высказаться, душу излить, и я, как человек на селе новый, как раз подхожу для этой его внезапной исповеди.