Кладбищенские птицы

Кладбищенские птицы

Солнце клонилось к закату, обрамляя горизонт кровавым ожерельем. В наступающих сумерках постепенно таяли звуки далекого города, будто уносились вслед за солнцем, но оживали другие, нечеловеческие, существующие только здесь. Тихий шепот ветра, цоканье маленьких крысиных коготков по каменным плитам…

Гейл задумчиво покрутил прядь седых волос и шумно выдохнул. Это время дня он любил больше прочего.

- Вылазь, соня, - буркнул старик и легонько хлопнул по нагрудному карману. Раздался недовольный писк и в то же мгновенье на плечо Гейла взобрался пушистый и явно недовольный мышонок.

- Не бухти, мелочь, - добродушно улыбнулся Гейл, набивая трубку. – Лучше посмотри, какая красота вокруг, особливо там, на горизонте.

Мышь раздраженно фыркнула, дескать, знать не знаю никакой красоты, чего будил-то?

- Э-эх, ничего-то ты не смыслишь в красоте, мелкий. Но ты погоди, сейчас самое-самое начнется! – воодушевленно заявил сторож и прикрыл веки, предвкушая начало представления.

Это началось незаметно. Стоило угаснуть последнему лучу, как где-то, буквально на грани слышимости, раздалось тихое щебетание птицы. Затем еще одной. И еще. Постепенно тишину, что свойственна этому угрюмому месту, заполнило веселое щебетание птиц. Хор тысячи тихих голосов мог бы распознать или человек с очень чутким слухом, или знающий о его, хора, существовании.

- Ночной дрозд, - удовлетворенно пробормотал Гейл, выдыхая в морозный ночной воздух облачко дыма. – Они всегда первые. А вот теперь…да!

И действительно, сразу за его словами грянул уже куда более мощный хор. Где-то вдали закаркал ворон, его крик подхватили еще несколько братьев; из открытого склепа донеслось утробное уханье сипухи; в последний раз прокричал ястреб. Ночь была особым временем – после захода солнца в мире птиц наступало некое перемирие.

- Да-а, вот оно… - шептал Гейл, широко раскинув руки и будто впитывая в себя окружающие звуки. – Вот оно, звучание ночи…

Мышонок боязливо пискнул и зарылся в воротник старика.

- Чуешь, да? – шептал Гейл, витая в мире звуков. – А ты что же, думал мы здесь одни? Нет, мелкий. Здесь тоже жизнь и она куда ярче городской…

Гвалт все рос и рос: вот вступила в ночную серенаду выпь, вот заверещал коростель. Над головой Гейла шумно пронесся сыч и уселся на покосившемся надгробии. А гвалт рос…

В какой-то момент он стал уже невыносим, и мышонок, отчаянно заверещав, укусил хозяина за ухо, на что Гейл лишь расхохотался и с размаху ударил уже истлевшей трубкой в медный гонг. Звон, раскатившийся по округе, смел хор птичьих голосов, заставил подняться с травы стаи дроздов, а сыча недовольно вспорхнуть с полюбившегося насеста. Тишина вновь стала владычицей этого мира.

- Вот и правильно, всему есть срок, - улыбнулся старик, поглаживая пальцем голову мыша. – Пойдем, мелкий. Время…

Старик спрятал трубку и, поправив хламиду, двинулся в сторону города, что-то бурча под нос: то ли разговаривая с мышонком, то ли сам с собой…

А в ночной тишине тихо чирикнул дрозд…и еще один…и еще…