Кладбищенский шевалье.

Призрак? Горожанам нужна помощь, так кто, если не ты, Рин!

1181 год н.э. Весна, 9 декада 253 д.с.н.г. Нелда

Кряжистый дуб раскинул свои ветви на опушке леса. В десятке метров от его мощного ствола собралась куча камней, со свежевспаханного поля. Пусть нижние слои уже порядком осели, но с северной стороны кучка обросла еще парой валунов, да десятком другим камней помельче. Но вернемся к дубу. Вернее к его гостье, устроившейся в кроне великана. Первое что замечал каждый, стоило ему повстречать эту особу — пепельно серая коса, хоть сама ее обладательница, утверждала, что пышная копна ее волос приобрела серебряный цвет. В следующее мгновение замечали невысокий рост, приличествующей девочке двенадцати, быть может быть может тринадцати лет, а ведь она, равно как и свидетельство о рождении, утверждали что родилась особа в 1166 году эры людей в 147 день с начала года. Ну а коль уж эры людей, то и была она человеком.

Все же внимание сей особы было посвящено книге, которую она оперла о коленку. Стоит отметить что содержание этого достойного труда никоим образом на связанным с нашей историей.

«В тот день, десять веков назад Владыка Энердил Вельсос - властелин Нолде Нельхаран Ниэ[1]1, хранитель престола величайшей из когда-либо существовавших империй, не ждал подвоха. Как говорят он, как сотни и сотни раз до того, проснулся от трелей птиц, певших для его народа даже в лютую стужу, что уж тут говорить о ранней осени. Он вышел в сад, поприветствовал стражу и командира своей охраны, человека Одокра, как делал до того сотни раз.

Его губы трогала легкая улыбка и лишь в глазах застыла печаль. Но, как говорят, его печаль не была сожалением об империи, что уже никогда не вернуть, о Алта Малос[2]2, простиравшейся от южных джунглей до северных морей и от самого края мира до гор востока. Глаза печалились о чем-то своем. Одни говорят, что о несчастной любви, другие твердят о прожитых годах, пусть он и не был стар для Древнего, всего лишь 213 лет, третьи о бесплотных поэтических попытках.

-А четвертые подозревают столетнее несварение желудка, - нарушил лесную тишину тихий шепот.

«Одно можно сказать точно. Не только судьба империи, но и судьба этого мельчайшего клочка империи, едва ли многим больше десятка километров в каждую сторону от порта, его не заботила. И это видели все, кто знал его хоть сколько-то близко. Время Древних ушло. Сам мир, давший им кров пять тысяч лет назад, словно бы изгонял их из своих пределов. Многие смирились, кто-то уезжал в поисках сражений, ведь на новую столицу «Империи» нападали разве что случайные банды. Вожди племен людей не видели прока в очередной раз бросаться навстречу эльфийским стрелам ради захвата этого, уже не раз разграбленного блеклого обрывка прежнего величия.

Но судьба этого города заботила Одокра, главу охраны. Мальчика, подобранного владыкой Энердилом двадцатью годами раньше. Мальчика, впитавшего весь призрачный свет былого величия, всю ту могучую цивилизацию, что разграбили орды варваров».

-Ага, ту самую цивилизацию, что устраивала карательные рейды, да наделала из людей минотавров, нармий, кентавров, да прочий нечисти...

«Он любил владыку как отца, как того, кто не только спас его, но и дал смысл жизни. И все же еще больше он любил тот мир, что подарил ему последний из владык Древних. Тот мир, что забрал Якос[3]3. Тот мир, что он мечтал возродить, ради которого был готов умереть и убивать.

Как рассказывают, улыбка так и не сошла с лица Владыки Энердила даже после смерти в объятьях своего сына, своего преемника, своего убийцы. И этот день десять веков назад, стал последним днем Империи, последним годом 4 тысячелетий эры Плача, эры Древних, эры Империи».

-Как невиданно-то, - саркастически заметил тот же голос, спугнувпринявшую, приявнуюяся долбить орех где-то внизу, ворону.

«И пусть Одокр, взявший имя Ородрет, оказался лучшим правителем, захватил десяток ближайших городов, создавал школы Древнего языка и наук, собирал осколки знания, он был человеком. И вошел в историю лишь как еще один король людей, король варвар. Предатель. Ведь именно предательство ознаменовало начало эпохи людей. Не то ли это проклятье, что отравляет даже наш век войн и лишений? Но как могло быть иначе, если все началось с того, что сын убил отца».

Кет отвела взгляд от книжки, размышляя, стоит ли читать авторское послесловие или с нее и последней пары абзацев «Сказа об Империи» хватит, да так глубоко задумалась, что уже не новый том в кожаном переплете выскользнул у нее из рук. Когда же юная волшебница спохватилась, было уже поздно. Оставалось лишь сжаться на ветви да молиться о том, чтобы книга не упала в грязь. Впрочем, говорить про ветвь пусть и поэтично, но не вполне верно. Сидела девушка на уже поросшей мхом доске, закрепленной меж парой веток.

Вздохнув, она взглянула вниз на покачивающиеся листья сирени, едва только распушившиеся почками. Сирень росла у корней дуба, на котором Кет, собственно, и устроилась. Затем подняла взор вверх. Солнце, уже не видное за лесными кронами, косыми лучами освещало только-только вспаханные поля, а за ними на холме - крыши домов Вольно. Из пары труб на окраине шел дым. И не зря. Пусть весна уже вроде бы давно должна была вступить в свои права, по ночам до сих пор подмораживало. Придя к выводу, что спускаться все одно придется, Кетрин приступила к реализации этой нехитрой затеи. А ведь по-хорошему ей уже давно нужно было быть дома, еще в обед, но не так уж часто выпадал у нее шанс брать книги из отцовского шкафа. Конечно, это был всего один шкаф, в то время как в ее полном распоряжении имелась едва ли не библиотека, состоящая не только из учебников по всем возможным дисциплинам, но и из плутовских романов, жизнеописаний великий людей да трудов по землеведению и истории, и все же, шкаф отца был чем-то особенным.

По крайней мере, так Кетрин казалось поначалу. Нельзя сказать, что ей запрещалось подходить к шкафу в кабинете отца. Просто в нем были собраны книги, по тем или иным причинам для него дорогие. «Сказ об Империи», к примеру, выделялся личным, хоть и трудно читаемым автографом автора, Кольсунка Саура. Брать же любимые книги отца как-то неправильно, по крайней мере, до тех пор, пока не прочла все остальные. Но ведь так хочется! И как же сложно удержаться, когда он уехал.