Клубника

Клубника

Мальчик. Девушка. Пожилая женщина.

Анна – совсем не Господь Бог. Но именно она сейчас решит их судьбу.

– Мне нужно обратно, – торопит водитель «скорой».

Он сказал, что все трое в критическом состоянии. Сама Анна спросонья толком увидеть их не успела.

Она трет глаза.

Ей страшно. Анна не врач, она фельдшер. И здесь, в тихой глуши, всего третий месяц. Уколы по назначению из районной больницы, осмотр младенца и грипп – вот с чем ей приходилось столкнуться. Самый тяжелый случай – перелом руки: Анна тогда наложила гипс и даже собой гордилась.

– Но почему к нам? – голос звучит так жалко, что она морщится.

– Да говорю же – не дотянем обратно, сюда-то ехали почти час, – водитель взмок. И руки, и халат, и лицо в пятнах крови вперемешку с землей.

До районной больницы почти 70 км, большая часть – размытая дождями и разбитая большегрузами грунтовка.

«Санавиация», «МЧС», «пара часов» – водитель все еще говорит, но до сознания Анны доходят только отдельные слова.

– Мне пора за другими ехать, – напоминает он.

Стрелки больших часов в приемной – комнатушке, из которой ведут двери в перевязочную и кабинет фельдшера – подтверждают: он убеждает Анну уже восемь минут. А дорога каждая!

– Отнесем в перевязочную, – говорит Анна. Во рту сухо-сухо.

«Пора за другими ехать», – сказал водитель. Значит, будут и другие, а она не в силах собраться и сообразить, что делать с теми, кто уже прибыл. Но им хотя бы хватит места: в перевязочной две кушетки, и в кабинете одна.

Вместе с акушеркой они укладывают раненых и водитель, наконец, уезжает.

Акушерка смотрит на Анну, ждет указаний. Она ненамного старше и работает здесь меньше года. Они двое – это весь штат.

Может быть, позвонить кому-то из преподавателей и спросить, что делать?

Не дождавшись распоряжений, акушерка меряет давление девушке.

– Пятьдесят на тридцать, большая кровопотеря.

Мальчик. Девушка. Пожилая женщина.

Пассажиры автобуса, водитель которого, похоже, уснул за рулем. Автобус вылетел с дороги, на полном ходу врезался в дерево и несколько раз перевернулся. Уже почти полтора часа он лежит на крыше в овраге, кругом только лес и до ближайшего поселка почти 20 км.

Кто-то смог вызвать «скорую», которая, в свою очередь, сумела добраться по безлюдному бездорожью. И теперь все в руках Анны.

Мальчик. Девушка. Пожилая женщина.

Все трое без сознания. Мальчику лет семь. Темноволосый, желтая футболка в пятнах. Лицо распухшее, но голова цела. Дышит громко, хрипло, прерывисто. У него сломана рука – вышла наружу кость, совсем как у того лесоруба, который в награду за успешное лечение принес Анне коробку конфет.

Девушка, возможно, ее ровесница. Длинные черные волосы слиплись, лицо разбито, в животе и ногах обломки. Она кажется Анне мертвой, и только слова акушерки убеждают, что это не так.

Пожилой женщине, должно быть, за семьдесят. Когда ее переносили, она приходила в себя, стонала: «больно... больно». У нее ссадина на лбу, и все лицо в крупных каплях пота. Водитель сказал, что ее сильно зажало, но серьезных повреждений не видно.

Срочная помощь нужна им всем. Но одновременно помочь не получится. Кто-то из них будет первым. Кто?

Анна спрашивает себя об этом и выходит из оцепенения. Она возвращается к мальчику. Все становится четко и ясно: ввести анестетик и антигистаминное, остановить кровотечение, зафиксировать перелом ребер, поддержать глюкозой и физраствором, вправить кость и наложить гипс.

Давление низкое, пульс частый, опухшее лицо обрело синеватый оттенок, но дышит уже не так шумно и хрипло. Кашляет. А температура начала повышаться: уже не 35,4, а 36.

– Ему лучше? – Анна хочет сказать утвердительно, но выходит вопрос.

Акушерка молчит.

Теперь нужно помочь остальным. Но девушка скончалась.

– Я ничего не могла для нее сделать. Я помогала ребенку. Разве можно было иначе? – зло, но в то же время словно оправдываясь, бросает Анна.

Пожилая женщина бредит. Анна делает и ей укол анестетика, накладывает повязку на грудь. Затем садится заполнять документы, но почти сразу же засыпает – все, что можно сделать, сделано, и нервное напряжение спало.

«Скорая» не вернулась, а вертолет МЧС прилетел под утро, спустя три с половиной часа после аварии.

Но за полчаса до того Анну разбудила акушерка.

– Аня, ребенок умер!

Какой ребенок? Еще секунда. Как – умер?

– Нет, он никак не должен был! Мы же сразу оказали ему помощь. Я все сделала правильно!

***

Когда Анна спокойно ушла заполнять документы, акушерка расплакалась. Нет, она совершенно, абсолютно не годится для такой работы! Грязная, жуткая. А вся эта боль! Акушерка впитывала ее кожей, так, что ощущала сама, и никак не могла отделаться.

Нет! Одно дело, когда результат мук – появление нового человека, и совсем другое – вот это.

Она завтра же уйдет отсюда. Из фельдшерского пункта, из поселка, из медицины вообще. Ей двадцать шесть, еще можно начать сначала. Да лучше она станет торговать косметикой в городе и жить на съемной квартире, как многие однокурсницы.

Акушерка плакала, уткнувшись в пахнущие спиртом и чужой болью ладони. А бабушка снова стонала: «больно... пить...» Синеватая кожа в испарине, сердце бьется часто–часто.

А если все же внутреннее кровотечение? Акушерка сразу это предположила, но кто она, чтобы вмешиваться? Да и говорить с Анной бессмысленно.

Но если догадка верна, то бабушка умрет.

Ну и пусть ее накажут. Да пусть будет все, что угодно! Ей уже все равно.

Акушерка продолжала ненавидеть свой выбор профессии, бестолковую фельдшерицу, далекий поселок, когда поднимала пациентку на кушетке, снимала тугую повязку, обкладывала невесомое тело льдом и ставила капельницу.

– Нельзя пить, бабуля! Вот прилетит вертолет – и попьете, – уговаривала она.

Почти до самого его прибытия она протирала бабушку мокрым полотенцем и шептала утешающие слова. И за хлопотами совсем не заметила, как хрип на соседней кушетке сначала стал громче, а потом стих.