Кочемар

Кочемар

1.

— Говорю тебе, Наташка, добром это не кончится. Ни ходите в лес! И малого не берите. Лёшка вот твой хочет, пущай идёт! А вы — ни-ни.

— И чё эт, баба Дуся? Мне, значит, можно погибать в самом рассвете сил, а им нельзя?

— Они мои. Кровиночки. Я за их отвечаю. А ты мне чужой! — прикрикнула женщина извиняющимся голосом и кинула в Алексея кухонную тряпку, дабы окончательно превратить сказанные в сердцах слова в шутку. — Зря вы вообще приехали. Ни к добру то. Времена сейчас худые. Лес мрачный стоит, тёмный. Хмарь во все стороны так и ползёт. Как есть Мара пожаловала. Взбрело ей нынче Царёвку кошмарить. В прошлом годе в Курилово что тридцать километров отсель много народу полегло. А нынче, видно и до нас добралась нечистая.

— Баб Дуся, ну харэ уже страху нагонять! В прошлом году корона буйствовала, а не Мара, — без почтения в голосе, чавкая, огрызнулся Лёшка и заржал, как конь, обгладывая кожуру кровяной колбасы. — И что это за Мара такая? Певица, что ль?

— Мара — воплощение смерти. Мора. Она судьбу путает, морок наводит. Демоническая сущность у неё...

—...Сказал, значит, пойдём. Леший его возьми! — секунду, другую сомневаясь, сказал он и хлопнул кулаком по столу.

Наташка отхлебнула крепкого травяного чаю из толстостенной керамической кружки, вздохнула и поёжилась: «Может не нужно было выходить за него? В начале тихий был и ласковый, а теперь всё чаще повышает голос. А ведь и года ещё не прошло. Придёт момент и стукнет… И Марка он не любит. Комаром… обзывает».

Не везло ей на мужиков. Первый пил и побивал её, ещё двадцатилетнюю девчонку, второй тоже… Долго Наташка не решалась мужиком обзавестись, после того, как рассорилась с предыдущим хахалем. Лет пять. Но бабье в ней взыграло. Надело одной куковать, и сынку мужское воспитание требовалось. Не всё ж за юбкой материной ему прятаться.

Марк пошёл в девятый класс. Щуплый, боязливый, маленький, натерпевшись от отчима в начальной школе, смотрел в пол, еле вывозил учёбу, перебиваясь с тройки на тройку, и сторонился своих одноклассников как чумы.

Наталья думала, что новый муж сделает из пацана мужчину, но пока Лёшка относился к нему, как к домашнему питомцу, которого и за порог выкинуть нельзя, и кусок лишний дать жалко.

Они сидели в просторной деревенской горнице за круглым столом и ужинали, с интересом посматривая друг на друга и на материальное состояние избы. Изба интересовала больше Лёшку, а Дульсинея любовалась подросшим внуком, раздобревшей дочкой и Лёшкой. Лешка ей доверия не внушал и то, что он заинтересовался домом, тоже.

Дом у Дульсинеи хоть старый, но выстроен был по всем правилам. Высокий цоколь стоял ровнёхонько, толстые упругие брёвна почернели от времени, но их пока не тронула гниль и разложение. Крыльцо выходило на широкую веранду с натянутыми под потолком верёвками. Здесь в дождливую погоду Дульсинея сушила выстиранное бельё и травки. Прихожая разделяла кухню, если повернуть голову налево, и кладовку, если повернуть голову направо. Дальше шла широкая горница в белых кружевных занавесках и две маленькие комнатки метров по пять. Бывшая детская и спальня.

Муж Дульсинеи приехал из города и, получив в своё распоряжение избу, сразу отделил горницу от спальни. И для доченьки Наташи выделил свой угол, когда взял в дом жену, а та быстренько, не мешкая, родила ему дочурку. Деревенские сплетничали, высчитывая сроки родин, но быстро успокоились: и Дульсинея, и муж её, не подточи нос, были примером для молодёжи. Работящие, упёртые и, что важнее всего, скромные. В блуде не замеченные.

О чём поговорить у баб и без того тем хватало. На каждый чих было по примете. Суеверия да страхи, отца Наташкиного, молодого специалиста, приехавшего из города, подбешивали и сводили с ума. Шагу ступить невозможно, чтобы не напороться на домового, кикимору, банника или болезнь... слишком много примет и всякой живности нечистоплотной на руку, на один квадратный метр.

«Мамка конечно, сказки рассказывает. В таёжной глуши никак от сказок не отвыкнут. Отец потому и сбежал. Не выдержал темноты деревенской. Но в народной мудрости резон всегда есть. Может, реально не стоит идти в лес? Пасмурно, темно. А дождь пойдёт — чего хорошего? Можно совсем ориентиры потерять, с пути сбиться вконец. Да ну их, грибы эти?» — подумала она, церемонно ложа в рот маслёнка маринованного, нанизанного на кончик вилки, а вслух сказала:

— Лёшь, комарья видимо-невидимо. И дождь может пойти. Небо-то заволокло. Темень среди бела дня. Ты уверен?

— Да вы что, сговорились? Ёк Макарёк! Приехать в тайгу и за грибами не сходить! Себя уважать перестану. Что мужикам скажу: комаров испугался, вот и не пошёл? Бред! Чистой воды бредятина…
Он налил в стакан бледного ядрёного кваса и залпом опрокинул в себя, шумно закусывая чёрным хлебом, салом в прикуску с хрустким зелёным огурчиком.

— А мы с тобой, Комар, ещё и на рыбалку сходим послезавтра. Да же?
Марик с неохотой мотнул головой, типа: «Ну если надо…» — глядя на отчима забитым волчонком.
Весь вечер Алексей украдкой поглядывал на Марика, словно что-то ещё намеревался сказать. Да так и не сказал.

«Может просто мысль каку тешит?» — замечала эту его странность и додумывала Дульсинея, ещё совсем нестарая, полновастая женщина в самом соку. Ну, пятьдесят ей от силы. Пятьдесят пять. Хоть лицом она и постарела, но сил вагон. На коромысле два ведра воды носит, ни в одном глазу не напрягаясь. А ведра если не пятнадцать, то двенадцать литров точно будут. Идёт, как пава, покачивая бёдрами. Любование сплошное. Вот где Русская Земля постаралась. Любому мужику глаз выбьет такая картина. Даже зять приметил, в кого у Наташки фигура... А взгляд? Любопытный, прям в душу глядит...