Кое-что о проклятиях

Кое-что о проклятиях

Я обещал вам рассказать какую-нибудь прусскую мистическую историю. В детстве я их наслушался множество. И про вампиров - в том числе. Вера в этих тварей, думаю, пришла к нам от славян. Расскажу, пожалуй, об одном жутком происшествии, которому сам стал свидетелем.

Мне тогда было восемь лет. В усадьбе деда на конюшне служил конюх-литовец. У него был сын лет пятнадцати, Юлиан.

Надо вам сказать, что все «вампирские» рассказы сводились к тому, что вампиром становился человек, умерший «нечистой смертью». Например, самоубийца, отправившийся на тот свет без покаяния. Иногда — убитый и оставленный без погребения. Укушенный при жизни вампиром. Человек, совершивший страшное преступление… короче говоря, тут можно запутаться. Я уже в те годы пришел к выводу, что человеку не дано знать, кто из его соседей завтра превратится в упыря.

Так вот, сын нашего конюха все хотел попробовать объездить туркменского жеребца, которого мой дед купил незадолго до того. Отец ему это настрого запрещал, но мальчик тайком от него вывел и оседлал этого злого коня. Вскочил на него — и конь его тут же скинул. Я как раз торчал рядом с плацем для выездки и видел, как Юлиан свалился с коня и больше не встал.
Врач потом сказал, что он свернул при падении шею и умер мгновенно. Все были придавлены случившимся. Усадьба погрузилась в молчание.

Прошел день или два после похорон. А дело было в сентябре. Ночи стояли очень тихие, собиралось ненастье. В ту ночь мне не спалось. Я подошел к окну — было очень темно, только вдалеке мерцали редкие огни ближнего городка. А над парадным у нас висел фонарь. И вдруг мне показалось, что в узкой полоске света мелькнула фигура. Я влез на подоконник, приоткрыл фрамугу и высунул голову наружу. Темно было, хоть глаз коли. Деревья слабо и грозно шумели. Вдруг раздался какой-то странный резкий звук. Перепугавшись, я скатился с подоконника. Но тут же сообразил, что это порыв ветра погнал по двору сухие листья, и они прошуршали по плитам. Я засмеялся.

Мой смех оборвался, когда я услышал чей-то приглушенный крик. Снова стало страшно. Я еще долго сидел у окна, вслушиваясь в ночь, но больше ничего не услышал.

На конюхе утром не было лица. Я бы и не вспомнил про свои ночные страхи, но он так жутко выглядел.

На следующую ночь я уже засыпал, когда меня что-то разбудило. Я и сам не понял, что именно. Какое-то предчувствие. Снова открыл фрамугу. И услышал какое-то бормотание, словно кто-то что-то монотонно рассказывал скороговоркой. Где-то совсем недалеко. Похоже, что звук доносился со стороны флигеля, где жил конюх. Я вдруг представил, как он стоит, приоткрыв дверь, или высунулся в окно, как я, и бормочет длинную монотонную повесть ночной мгле… Что-то дикое и пугающее было в этой картинке. И тут до меня дошло — он молится. Приоткрыл окно — и молится в него. Все непонятное пугает сильнее, чем явная опасность. Я долго дрожал и не мог заснуть.

А днем я случайно услышал, как конюх говорит одной из работниц: «Вот уже закат, а ноги не идут в дом. Худо мне. Опять придет, я знаю». И она ответила: «Знаешь же, с тобой никто не пойдет, это твоя беда. Сходи к патеру, может, он тебе сумеет помочь».

Несколько ночей подряд я стоял у окна и пытался разглядеть, кто это ходит к конюху. Но ничего увидеть не смог — только неясный силуэт в свете фонаря, шорох как от сухих листьев. И голос конюха — то бормотание молитв, то просто стон, словно он не мог вынести того, что видел.

Прошла неделя. Я сидел в кабинете у деда, мы с ним читали какую-то книжку. Тут к нему постучались — пришел конюх поговорить с хозяином. Дед велел мне пойти погулять, но я недалеко ушел, спрятался за портьеру и услышал…

Конюх пришел просить расчет. Сказал, что хочет уехать. Дед удивился, спросил — куда? «Куда-нибудь, — был ответ, — лишь бы подальше отсюда».

Дед настаивал, чтобы он объяснился, и тогда конюх поведал страшное. «Мой сын — упырь, — сказал он. — Каждую ночь приходит ко мне, скребет стены когтями, кажет клыки. Я стою и читаю до утра молитвы, спать боюсь. Хоть и окропил святой водой углы, но не шибко на нее надеюсь. А он с каждой ночью злее, боюсь, сил у меня не хватит».

Дед велел ему прекратить пороть чушь и сказать, что же случилось на самом деле, и почему он решил уехать. Но конюх настаивал на том, что он боится своего сына, который превратился в вампира. «Самое ужасное, — говорил он, — что в первую ночь он был такой, как обычно. Пришел, постучал в окно, попросил открыть. Я спросонья чуть не открыл, но вдруг вспомнил, что похоронил его, и как закричу… А он начал скрестись, копает под дверью, как собака… и рычит…»

Дед долго не мог поверить в то, что конюх говорит это серьезно. Но бедняга трясся и продолжал живописать, как то, что недавно было его сыном, скулит, как волк, скрежещет зубами и царапает двери и окна, пытаясь пробраться внутрь. Каким жутким стал его мальчик — полумертвец-получудовище…

Не знаю, каким образом, но в тот же день о беде, приключившейся с конюхом, знала вся усадьба. Всем было жутко — ведь каждую ночь у нас бывал упырь. А уж как жутко было мне… А конюх в тот же день получил свои деньги и уехал.

Усадьба пребывала в ужасе. Едва зашло солнце, все помещения были заперты. Женщины кропили замки святой водой и читали молитвы. Мой дед только подсмеивался над прислугой.

А на другой день к нам приехали работники с мельницы, привезли муку. И тело конюха. Они нашли его на дороге — он совсем немного не дошел до железнодорожной станции. Вероятно, он подходил к ней уже в сумерках. У него было разорвано горло. Похоже, что на него напал волк. Правда, волков в нашем краю давно уже давно не видали. Да, вот еще, оттуда, где его нашли, было рукой подать до католического кладбища, где похоронили мальчика.

Все слуги были уверены, что несчастный стал жертвой нежити. Я спросил у кухарки — почему Юлиан стал вампиром? Ведь он не самоубийца, не богохульник и не душегуб, да и вампир его не кусал. Она сказала — быть может, все от того, что в день его смерти, отец крепко его обругал и побил. «Из-за чего?» — спросил я. «Да все из-за того же коня, будь он неладен», — отвечала она. Кухарка считала, что конюх, ругаясь, неосторожно проклял сына.