Кофе и круассаны

Кофе и круассаны

Кофе и круассаны,

или подлинная история смерти Жанны, так называемой д’Арк

Тюфяк был грязный, колючая солома лезла изо всех дыр. Моя голова дёргалась из стороны в сторону, и время от времени билась о стену. Господи, ну что за идиот, неужели нельзя поосторожнее?

Ой, похоже, я сказала это вслух. Длинноволосый мужик со спущенными штанами замер, глянув на меня исподлобья. Запах от него шёл страшный: в прошлой своей жизни я бы не глядя решила, что это бомж. Прикрываешь глаза и представляешь: вонючий такой, в зелёном драповом пальто в пятнах, с полиэтиленовым пакетом в руках. Слава богу, здесь не принято было целоваться, а то бы долго я не выдержала.

— Чего?

— Ничего, милый. Продолжай.

Кушать-то хочется. А этот дал мне серебряную монету, и даже до того, как я милостиво изволила раздвинуть ноги.

Я издала сладострастно-протяжный стон — мужику это понравилось: хрипло дыша, он задвигался ещё быстрее, — и уставилась в потолок. Потолок — это было громкое название. Длинные балки над головой и пучки травы, черноватой, судя по кислому запаху, слегка подгнившей, торчавшие из-под сучковатых хворостин. И — одна-единственная свеча, бросавшая неровные блики на всю эту роскошь.

Мужик ушёл, довольно крякнув на прощанье. Я уселась на тюфяке по-турецки, подальше от мокрого пятна, разглядывая брошенную им ещё одну монету. Монеты были необычные, раньше я таких не видела: неровной формы, с причудливо переплетёнными вензелями, похожими на модные кельтские татуировки. Но — без разницы. В здешних местах полно разных монет. Эти, по крайней мере, самые настоящие серебряные. За прошедшие полгода или около того я хорошо научилась отличать серебро от мало чего стоящих начищенных железок.

Мужик был щедр. Расщедришься, пожалуй, когда обнаружишь, что тебе досталась девственница. Ещё бы: дожила до девятнадцати лет, холила себя и лелеяла, не иначе, береглась именно для него, для героя-любовника, для такого вот радостного случая. Ну и ладно. Дальше хранить своё сокровище уже не имело никакого смысла. А этих двух монет вполне хватит не только на то, чтобы расплатиться за тюфяк, который я арендовала на полчасика, но и договориться со старухой Гро.

Ее дом стоял на самом краю того плоского блина, которым теперь ограничивался мой мир. Хибара, вросшая в землю двускатной крышей, совсем как на картинке из одной моей детской книжки со сказками.

Это был странный мир. Даже не мир, а его осколки, висевшие в пустоте: справа, слева, сверху и снизу, вдали, насколько хватало взгляда. Одни большие, другие маленькие, беспорядочно летавшие в безвременьи. Высокие заросшие джунглями скалы — с некоторых из них даже струились водопады, рассыпавшиеся сверкающими каплями, обширные плато с жёлтым песком, горы без оснований с древними крошащимися от времени развалинами замков. Один раз я даже видела пирамиду — настоящую египетскую пирамиду, величественно проплывавшую мимо подобно гигантскому кораблю.

Можно было разбежаться — и перескочить в другой мир. Но только осторожно. На прошлой неделе — или не на неделе, тут всё было непонятно, — один парень попытался допрыгнуть до соседнего обломка. Он разбежался, сильно разбежался, оттолкнулся, а на середине пути словно шлёпнулся о невидимую стену. И полетел вниз, вопя, дрыгая руками и ногами. Я встречала этого парня раньше: в набедренной повязке и чёрными как смоль прямыми волосами с попугаичьим пером, он был похож на индейца, и он без устали искал свою собственную землю. Очень странно, кстати, но я понимала, что он говорит. И тут вообще все друг друга понимали, хотя народы, насколько я могла судить, здесь проживали самые разные.

Стоя на краю, народ проводил падающую фигурку взглядами, качая головами и пересмеиваясь.

— Дурень. Там же дышать нечем. Надо было подождать, когда поближе подлетит.

— Не в этом дело. Просто та земля не захотела его принимать.

— Да неужели?! Сам-то ты откуда, что тут торчишь? Неужто рыцарем высокородным родился?

— Не твоего собачьего ума дело! Может, и не рыцарь, да всю жизнь благородному сэру Уинфри прислуживал, пока ты в навозе копался!

Некоторые из миров были соединены меж собой мостами. Хлипкими плетёными мостами, которые легко рвались, если обломки миров вдруг решали, что слишком долго плывут рядом друг с другом. Раздавался сильный треск, верёвки лопались, роняя вниз всяческую труху, и миры расходились.

И время везде тоже было разное. У нас, например, сейчас ночь, а вот над тем куском пустыни, что пару часов назад пронёсся мимо — полдень. Странно: в полной темноте летит этакая Сахара, как гигантский светлячок. Там светило солнце, по голубому небу бежали кудрявые облачка и, стоя на самом краю и тупо глядя на нас, ржали верблюды. Наверное, не ржали, но я не знаю, как называются те странные звуки, что издают эти животные.

Хе-хе. Я не знаю про звуки, а вот все вокруг, похоже, вообще видели верблюдов в первый раз. Они выпячивали глаза, крестились, а некоторые поминали порождений Сатаны. «Фоморы!» — вопили они, сами вне себя от ужаса, — «Ахероны! Вервольфы!». Дураки. Вервольфы — это оборотни, типа волков, я знаю. Читала.

Да-да. На моём куске земли было Средневековье. Кондовое деревянно-твердокаменное дурно пахнущее средневековье.

Я даже и не подозревала, насколько дурно, а ведь должна была бы знать. Я защитила курсовую, на пятёрку, круглую великолепную пятёрку. «Жанна д'Арк и её время». Сама бы, честно говоря, не написала, но препод был замечательный. И переводы источников мне дал, и сидел, введение моё бездарное редактировал. Мне даже стыдно было. Лысый такой, с бородкой. Я подозревала, что ему нравлюсь, но он откровенно никогда этого не выказывал. Только глянет, бывало, искоса, и тут же глаза отводит. Разговаривал вежливо, всё на «вы», да на «вы» — удивительно, я-то ему в дочки гожусь. Точнее, годилась.