Когда меня освободят

Когда меня освободят

Кресло противно скрипело, раскачиваясь взад-вперед. Неприятный монотонный звук сводил с ума.

***

Помню, когда был маленьким, очень любил шелковицу. Во дворе росло старое раскидистое дерево, и я частенько влезал на самую верхушку. Вечером потихоньку пробирался домой, перепачканный чернильно-фиолетовым соком и безумно довольный собой. Конечно, влетало от родителей по первое число: за испорченные вещи, потраченные нервы… да мало ли за что? Ночью лежал в кровати, прислушиваясь к дому. Он стенал и жаловался на «недомогания»: протекла крыша, мыши прогрызли проводку, треснуло оконное стекло. Я зачаровано внимал рассказу, узнавал историю предков, постепенно уплывая в сон. Пожалуй, то было самое счастливое время. Мы переехали, когда мне исполнилось шесть, до того снимали квартиру. Потом, заболел мамин дядя, требовался постоянный уход.  Родители решили поселиться в старом доме, рядом с одиноким родственником. 

- Так будет лучше, - говорил папа. – Подумай, сколько денег мы выкидываем на съемное жилье! А в школу и в селе ходить можно. Человек он старый, долго ли протянет? Можно и потерпеть. 

- Так будет лучше, - соглашалась мама. 

А меня никто не спрашивал. 

Я рос воспитанным ребенком, поэтому первым делом поздоровался:

- Здравствуй, наш новый домик!

- Кар! – прокричала ворона с блестящими черными перьями. Просто дома не умеют разговаривать по-человечески и никогда не отвечают маленьким мальчикам.

Двухэтажное деревянное жилище, с всхлипывающими при каждом шаге ступенями, старыми портретами на стенах и лоскутными одеялами, казалось очень таинственным. Думалось, что уж здесь точно обитают приведения. К счастью, встретиться с ними тогда не довелось. Я любил быть один, предпочитая играм с ребятами придумки. Облазив всевозможные углы в помещении и в окрестностях, забравшись туда, где найти не смогут, представлял, что стану капитаном корабля, отважным пиратом, мушкетером или разведчиком. 

Дяде становилось хуже, но лечь в больницу он отказывался наотрез. 

- Дома и стены помогают, - повторял он. – А больница… А что больница? Кто там будет возиться с древним дедом?

 Но чем дальше, тем несноснее становился характер родственника. Память тоже стала сдавать позиции. Папа так и говорил: «Характер несносным стал у вашего дядюшки, да и память позиции сдала!» Бывало, забыв, куда положил ту или иную вещь, начинал доставать родителей. Мама расстраивалась, частенько плакала, отец срывался, возмущенный человеческой неблагодарностью. И только мы с ним жили дружно. Чувствуя свою ненужность другим. Я прибегал к старику после очередного кошмара, забирался с ногами на кровать. Укутавшись пуховым одеялом до самого носа, слушал удивительные пиратские сказки.

 - Дед! Тебе не надоело болеть?– спросил как-то я.

- Эх, дружочек, еще как надоело! Но пожить-то хочется. Очень я жизнь люблю, понимаешь? И извести меня никому не удастся, пусть не надеются! Родные пенаты всегда защитят. А коли уж что, так и с того света достану. Сумасшедшим меня кличут? Как бы сами рассудка не лишились. 

Тогда мне стало действительно жутко, захотелось немедленно сбежать в свою комнату. Дядя видимо почувствовал страх ребенка и поспешил успокоить: 

- Извини, не хотел напугать тебя! Давай, вернемся к пиратам. 

Больше тему жизни и смерти мы никогда не затрагивали. 

Так пролетело пять лет. Естественно, став старше, я прекратил ночные набеги в комнату престарелого больного. Более того, даже стал стыдиться нашей душевной близости. Появились товарищи, с которыми было намного интереснее проводить время. Мы пинали мяч на футбольном поле, катались с ледяных горок, играли в квача и вышибалу. Я замечал, что в доме нарастало напряжение. И я не мог не понимать, что рано или поздно прогремит взрыв. Но даже не предполагал, во что все выльется. 

Однажды, вернувшись вечером с прогулки, застал очередной безобразный скандал: дядя хрипло кричал, что родители спрятали его очки, чтобы лишить возможности читать новости. Слюна пузырилась в уголках старческого рта, глаза округлились, он топал ногами и размахивал руками, напоминая умалишенного с картинки в учебнике. Мне стало противно. Взбежав по ступеням и захлопнув дверь в свою комнату, засунул голову под подушку, отгораживаясь от шума. Понятия не имею, сколько прошло времени, но когда решил выбраться наружу, крики уже стихли. Я решил спуститься на первый этаж, проведать старика. В коридоре столкнулся нос к носу с папой, узнав, куда направляюсь, он попросил подождать до завтра: мол, больной плохо себя чувствует, не стоит его беспокоить. Честно говоря, тогда вздохнул с облегчением: идти не очень-то хотелось, просто считал это своим долгом. Наскоро перекусив, собирался вернуться к себе, и тут услышал разговор родителей в кладовой:

- Не знаю, как мы могли решиться на такое! – всхлипывала мама. – Это самое настоящие убийство, а мы с тобой – убийцы. Как бы то ни было, но он был родным человеком. 

- Прекрати немедленно! Мы никого не убивали, - осадил ее папа. 

- Не дать лекарство во время приступа – это ли не преступление? Мало того, ты даже запер дверь, чтобы он сам не смог сходить за таблетками. 

- А что ты хотела? Сколько нам надо было еще ждать, пока Господь приберет деда? Я на такое точно не подписывался! Он же всю душу из нас вынул. Замотал совсем со своим брюзжанием. И еще кресло его жуткое скрипит и скрипит, точно никакого сладу: ни днем, ни ночью не прекращает раскачиваться. 

- Ну, теперь уже прекратил, - вновь шмыгнула носом мама. 

- Да, теперь точно прекратил. 

«Не хочу ничего этого знать! Не хочу слушать!» - в панике подумал я, закрывая уши руками и убегая в комнату.