Когда распахиваются крылья

1.

Серая высохшая перекладина на деревянной лестнице тоскливо заскрипела под моим весом, как старичок, в порыве страстных чувств поднимающий на руки свою древнюю супругу. Насторожившись, я слез с перекладины на пол и задумался. Рыжая корова Марта, проводив мою ногу умным взглядом, коротко взмыкнула: мол, быстрее, я есть хочу. Я посмотрел на Марту, потом на деревянную лестницу, на первый взгляд кажущуюся надёжной. Осторожно потрогал перекладины, всем весом надавил на них. Те вроде скрипнули, но как-то неуверенно, слабо.

– Вася, ты там где? – со двора раздался голос мамы. – Быстрее, надо ещё баню затопить.

«Ладно, – наконец решился я, – дальше пола все равно не упаду». Хотя и на пол хлева, покрытый тонким слоем навоза, падать не очень хотелось. Я взялся руками за верхнюю перекладину, осторожно поднял ноги одну за другой на нижнюю. Там, наверху, был сенник, в котором к середине весны ещё осталось немного сена – как раз для того, чтобы Марта, её дочь Майка и ещё пара овечек не голодая дожили до лета. В углу, чуть-чуть выступая, торчал черенок от вил. Я залез ногами сразу на третью перекладину – оттуда легче всего было спустить вилами копну сена прямо в кормушку Марте. Я потянулся за вилами, и тут старое дерево совсем уж грустно затрещало. «Абзац!..», – успело промелькнуть у меня в голове, когда перекладина под ногами сломалась. Потеряв равновесие, я инстинктивно ухватился за вилы, но они оказались не закреплены. С душераздирающим криком я полетел с лестницы, отчаянно размахивая руками, прямо в кормушку, за мной – вилы, кувыркнувшись в воздухе и отправившись вниз острым концом вперёд, за ними – до истерики перепуганная курица, которая, видимо, решила, что на вилах самое удобное место для того, чтобы снести яйцо. Черканув макушкой головы по деревянной стенке, я опрокинулся на спину (хорошо, что в кормушке на дне было чуть-чуть высохшей травы), в паре-тройке сантиметров от моего лица, приземлились, воткнувшись колом, вилы, на нос, истошно вереща, шлёпнулась курица, а за ней, громко хрустнув, яйцо, растекаясь по лицу противной тёплой лужей. Рыжая Марта снова взмыкнула, губами подобрала с пола упавшую небольшую копну и меланхолично зажевала.

Выпучив глаза и забыв, как дышать, я лежал в кормушке, чувствуя, как по лицу топчется, царапая кожу и размазывая желток, истеричная птица. Наконец сообразив, что выйти из этой ситуации можно только вверх, она, громко кудахча, взмахнула крыльями, взлетела на бортик кормушки и, снова заверещав, свалилась на пол и вылетела во двор.

Я скосил глаза на вилы. Они вошли на дно кормушки почти на сантиметр. Красочно представив, как эти вилы вместо курицы приземляются мне на лицо, я все же сумел кое-как выдохнуть. В голову стрельнуло болью, и это заставило меня очнуться. Я с омерзеньем протёр лоб, только ещё больше размазав яйцо, осторожно встал, вылез из кормушки и ощупал голову – крови не было, только большой синяк. Облегчённо вздохнув и подумав, что в этот раз не так уж все и плохо, я перешагнул порог хлева и взвыл от боли, мгновенно вспыхнувшей в ступне и, как молния, дошедшей до самого мозга. Диким взглядом я посмотрел вниз и через несколько долгих мгновений понял, в чём дело. Кто-то (и я даже знал, кто) играя, свалил несколько досок, которыми мы топили баню, на землю рядом с хлевом. Я, кажется, даже краем глаза увидел их, когда шёл накладывать корове сено, но не обратил внимания. В одной из досок приветливо торчал длинный рыжий гвоздь, блестящий моей кровью на макушке.

Я тут же осел на траву рядом с хлевом, сжав раненую ногу и не зная, что сделать первым делом: сломать дурацкий гвоздь о дверь, смахнуть противно тёплый и капающий желток с лица, позвать маму или просто разреветься. Я все-таки потянулся за доской с гвоздём, но не достал её, только оцарапав ещё и руку.

Ну вот опять! Почему именно я? Кажется, все уже было хорошо, и вот началось снова! Я злобно подхватил первую попавшуюся доску, швырнул её в стену хлева и тихо-тихо завыл без слёз в рукав. Марта слегка удивлённо посмотрела на меня и продолжила равнодушно жевать сено.

– Вася! Ну ты чего так долго? – снова раздался голос мамы.

Я очнулся, все ещё злой на весь мир, несколько раз глубоко вздохнул, тяжело встал и заковылял в дом, представляя мамину реакцию. Потом вспомнил про Женьку, плюнул, выругался и захромал обратно. Подобрал мерзкую деревяшку и воткнул её гвоздём в землю – не хватало ещё, чтобы мелкий на неё наступил, и быстро, как мог, зашагал домой.

Поднявшись по высоким ступеням веранды, я прошёл по тёмному коридору, наступая на внешнее ребро стопы и надеясь, что не оставляю после себя огромных пятен крови. Открыв тяжёлую дверь и привычно наклонив голову, чтобы не стукнуться о невысокий косяк, я зашёл в дом и вдохнул знакомый с самого детства запах свежего печёного хлеба. Мама, как и обещала, готовила в печи что-то вкусное, отчего живот, в котором с утра не было ничего, кроме чая и хлеба с маслом, скрутился в узел.

– Вася, ты? – крикнула мама из кухни. – Ну наконец-то! Возьми с собой Женю, а то он тут мне мешает, и затопи баню. Папа сегодня с работы поздно придёт, поэтому хорошо натопите, чтобы надолго хватило.

Представив, что она скажет, когда увидит меня, я обречённо проковылял на кухню. Мама суетилась около печи, переставляя там сковородки, мелкий пятилетний Женька что-то сосредоточенно лепил из теста, замазав лоб и нос. Я виновато опустил глаза и подошёл к тёплой печке.

– Мам, у нас йод есть?

– Есть, а что случилось? – мама удивлённо подняла голову и посмотрела на меня. – Что с тобой? Чем это ты так вымазался?

– Яйцом… Упало на меня, когда сено спускал Марте, – буркнул я.