Колчан калёных стрел

Глава 1. Конец войны

В полях на окраине Синеграда неожиданные для начала осени холодные ветры гнали по небу тучи и трепали длинные светлые волосы воеводы Елисея Ивановича. Чернела выгоревшая земля на месте погребального костра. Немели пальцы. Размеренно билось уставшее сердце. В небе, пророча бурю, кувыркались вороны.

— Здесь.

Черный пепел. Конец его пути. Больше идти было некуда и незачем.

Он ведь знал. Знал летом ещё, но до одури, до безумия надеялся на чудо. Вдруг — ошиблись. Случается — спутали. Бывает же так — жива, потерялась, найдётся.

Нашлась — в списках павших, в чёрном пепле на краю Синеграда. Её лёгкая, чуть поеденная ржой кольчуга лежала теперь у него в наплечнике. На вороте был железный ярлык со скрытым именем ратника — чтобы утаить воина, если будет необходимость. У душегубов, лучших бойцов волшебного мира, такая необходимость была — их в плен не брали, убивая до первой звезды.

Елисей помнил слова волшбы, которыми была скрыта надпись на ярлыке, но, получив кольчугу, не сразу заставил себя их произнести. Слова были: «Чисто поле».

«Огняна Елизаровна Решетовская», — явил ярлык вытравленное её ужасным почерком имя. И надежда умерла.

Он не успел даже предать её огню — из неподобающей воину могилы её нетленное тело вынули другие, и на погребальный костёр возложили другие. Ничего ему не оставили, кроме поржавевшей от крови кольчуги.

— Как? — спросил он почти ровно, но горло всё равно перехватило.

Стоящий рядом витязь пожал плечами — неловко, неуверенно. С ноги на ногу переступил, вздохнул.

— Не ведаю, Елисей Иванович. — Мы только огню их предавали…

Подумал и добавил:

— Маленькая, лёгонькая была. Почти что дитятко.

Елисей не выдержал и зажмурился, вместо крика выдыхая беззвучный воздух. Витязь глаза отвёл. Подумал, да и прочь зашагал, оставляя прославленного душегубского воеводу и наставника, княжича Елисея Ивановича Глинского наедине с его скорбью.

Над пепелищем дул ветер и кричали птицы, но Елисей слышал только сумасшедшую, разрывающую голову тишину. Нужно было что-то сделать, чтобы прекратить её — заговорить, закричать, ударить, убить.

Отомстить.

Подходила к концу долгая, небывало тяжкая война, какой на землях склавинов не бывало сотни лет. Вернее сказать, она и закончилась — уже пять месяцев минуло с тех пор, как несметные полчища ифритов убрались восвояси, так и не получив желаемого, а голова их хана украшала лобное место столицы склавинов. Погашенный могучей ифритской волшбой огонь вновь полыхал в печах, а люди и ведьмаки гулко и хмельно отпраздновали победу. Но даже и теперь в лесах и горах, а пуще того — в укрепленных приграничных посадах оставалось ещё немало хорошо вооружённых ифритов. Их вытравливали точно крыс и обменивали на пленных склавинов.

Четверо ифритов держали оборону в хорошо укреплённом хороме, затерянном в густых лесах. Небольшой отряд душегубов никак не мог подойти вплотную — от пожелтевшей по осени чащи дом отделяла причудливо изогнутая река. Она петлёй омывала хором, оставляя лишь небольшую перемычку сухой земли, которая, как и сама речка, прекрасно простреливалась из окон горницы, где засели ифриты. Душегубы, скрываясь от метких луков за толстыми стволами вязов, пускали в хором зажжённые стрелы и то и дело мелькали меж деревьями, вынуждая своих недругов тратить стрелы впустую.

Наконец, склавинам удалось зажечь подклеть, и волшебный ветерок погнал дым в горницу к ифритам. Откашливаясь, они вывалились из задымленного хорома на крошечный перешеек, оставленный изогнутой рекой, и первыми ринулись в бой, намереваясь подороже продать свои жизни.

Старшего из них бросили в воду с ходу — он почти не сопротивлялся. Другой скрестил мечи с беловолосой душегубкой и совсем юным ратником, почти мальчишкой. Оставшихся двоих поделили меж собой ещё трое душегубов. Мечи сошлись с оглушительным лязгом, но исход боя был ясен с самого начала — склавинов было больше.

Воевода Елисей Иванович, облаченный в легкую кольчугу, стоял на берегу реки на голову выше боя, и, скрестив руки на груди, смотрел, как его люди сначала выволакивают из холодной воды старого ифрита, а затем одного за другим скручивают всех остальных. Четверо пленных, и, насколько он мог судить по шнуркам и выпушкам на их одежде, все из разных отрядов — знатная добыча, которая немало знает и немало поведает.

Что ифриты будут говорить, воевода не сомневался. Хоть и был наказ не пытать пленных — Елисею плевать. Они его Огняну до смерти замучили. Потом он, спору нет, отдаст их всех переговорщикам, дабы вне очереди обменяли на брата беловолосой Зореславы — яростной душегубки, Елисеевой бывшей юнки. Потом.

Довольные своей работой душегубы бросили пленных на колени перед воеводой.

— Принимайте, Елисей Иванович! — сверкнула счастливыми глазами Зореслава, прослышавшая о планах воеводы и бывшего наставника. И ослепительно улыбнулась другому душегубу, седоватому и высокому, носившему на безымянном пальце такое же кованое обручальное колечко, что и она.

Глинский нехорошо ухмыльнулся в короткую темную бороду и вынул из-за пояса нож с кованой ручкой, украшенной обережными знаками. Ступил к первому из четырех пленных, пнул ногой, побуждая вскинуть голову.

— Отряд.

— Эрлик-хан тебе пусть отвечает, собака склавинская, — рявкнул тот злобно, смело помянув самую страшную ифритскую нечисть.

В ответ острое жало ножа быстро скользнуло у его горла.

— А-а-а!

Вместо горла Елисей вспорол пленнику кожу под подбородком. Страх от пролетевшего у горла лезвия всё-таки мелькнул на смуглом лице ифрита.

— Неверный ответ, — рявкнул княжич. — Повторяю. Отряд?

— Пятый отряд великого Есугея, — выплюнул наёмник, силясь зажать плечом щедро хлынувшую кровь.

Елисей помолчал, вспоминая боевые карты. Душегубы за его спиной переглянулись, тоже прикинули, плечами пожали.

— Прошедшая зима, месяц сувыт, — уточнил Глинский, назвав по-ифритски лютый, третий зимний месяц. — Город Синеград.