Колокольчик

Колокольчик

Ее руки пахли ладаном, тонкие пальцы легко скользнули в мою ладонь. Поклонившись, я коснулся их губами:

— Как я рад, что вы нашли для меня время, госпожа Канси.

— Милый граф, — нежный голос ласкает слух, будто шелк кожу, — разве могло быть иначе?

Она прекрасна, как и всегда. Изящные брови, аккуратно подведенные глаза, белизна идеальной кожи и неповторимый взгляд. Томный, порабощающий, но смелый и уверенный одновременно. Удивительная синева и холодный блеск глаз лишают мыслей, привязывают.

— Давайте выпьем вина и поговорим.

Эта поразительная чужестранка лет тридцати указала на кресла. На ее руке глухо стукнули друг о друга браслеты и вывели меня из дурманного оцепенения.

— Я не для того пришел, госпожа Канси. Вы же знаете! Мне не до разговоров!

Тонкий палец коснулся моих губ, она слегка улыбнулась.

— Я понимаю, милый граф. Понимаю, но вино поможет вам расслабиться.

В ее руке будто из воздуха появился большой кубок. Странное сочетание золота и хрусталя, интересная игра света — в этом кубке красное тягучее вино было до дрожи похоже на кровь.

— Я настаиваю, милый граф.

Чарам этого голоса невозможно противостоять! Да и не хочу я бороться с искушением. Зачем? Вино терпкое, но приятное, фруктовые нотки смешиваются с ароматом ладана, по телу разливается тепло, дышать становится легче.

На столе письменные принадлежности, подготовленные на подпись бумаги и карафе из золота и хрусталя. Тяжело опираясь на подлокотники, я опустился в кресло. Госпожа Канси грациозно села в соседнее. Все же удивительная женщина! Сколько изящества, хрупкости и одновременно силы! Поразительно.

Платье из темно-синей с серебром парчи закрытое, с длинными рукавами, но так обтекает фигуру, что не вожделеть эту красавицу может лишь труп. Сердце бьется часто, и я поспешно отвожу взгляд от соблазнительной груди госпожи Канси, будто боюсь, что мои мысли прочтут.

Узкая ладонь ложится на невысокую стопочку бумаг, в свете ламп матово отблескивают ухоженные ногти.

— Вы знаете, что должны ознакомиться с документами и подписать их до того, как мы начнем, милый граф, — в голосе чувствуется призыв отнестись к происходящему серьезно.

Я усмехнулся:

— Неужели вы боитесь жалоб или недовольства?

Она улыбнулась, и моя ухмылка стала шире и веселей. Действительно, какая глупость! Не могу даже представить себе ситуацию, в которой она выслушивала бы жалобы!

— Нет, милый граф, жалоб я не боюсь. Я забочусь о вас и хочу быть уверена, что вы осознаете цену и принимаете ее.

Что-то было в этом голосе такое, отчего холод коснулся сердца. Улыбка сползла с лица, и впервые за долгое время появилось малодушное желание оставить эту затею. Но чем дольше я смотрел в синие глаза собеседницы, тем лучше понимал, что не отступлю, какой бы ни была цена! Я хочу этого, действительно хочу!

Бумаги подписаны, перо отложено, чернильница закрыта. Госпожа Канси взяла подписанные листы и вышла в соседнюю комнату. Я отпил еще вина, расправил плечи и тут увидел себя в зеркале. Обрюзгшие щеки, обвисшие уголки дряблого рта, плешь, прикрытая пятью волосинами. На лбу коричневые пятна, такие же на руках, на этой тонкой пергаментной коже. Мне скоро восемьдесят, и я еще неплохо выгляжу для своих лет.

Я крепкий старик. Меня не подкосили смерть жены и глупая гибель единственного сына. Глупая, в которой я тоже виноват, потому что разбаловал его. Меня не уничтожил, а только ранил наемный убийца, которого подослали племянники. Они оба погибли две недели назад в разгоревшемся в тюрьме пожаре.

А все из-за денег, из-за того, что я старший сын своего отца и по нашим законам получил состояние, а мой младший брат — ничего. Отец написал завещание, чтобы не оставить младшего сына без средств, но я добился, чтобы его признали недействительным. Можно, конечно, оправдываться тем, что пошел на поводу у жены и ее родственников, но окончательное постыдное решение принял я. Мне тогда было двадцать четыре, богатство и положение в обществе кружили мне голову, пьянили. Я вел себя как редкостный болван и образцовая сволочь!

А потом общество ждало от меня только такого поведения и в каком-то смысле вынуждало соответстовать. Я не сразу понял это, а когда спохватился, было поздно. Изменить представление о себе с годами стало невозможно. Образ эгоистичной расчетливой твари закрепился за мной настолько, что и пожар в тюрьме приписывают мне. А я даже после покушения завещание не поменял, и племянники унаследовали бы все...

Теперь не стало и этой возможности хоть как-то все исправить.

Вернулась госпожа Канси, окинула меня долгим взглядом и, каким-то неуловимым движением оказавшись рядом со мной, наклонилась, положив одну руку мне на плечо. Запах ладана, быстро бьющееся сердце, подпитанная вином храбрость подзуживают меня, подбадривают. Я преодолеваю последнюю пядь до благородно бледного лица восточной красавицы и целую ее в губы.

Она не отстраняется от старика, как иные. Она отвечает на поцелуй со вкусом вина. Все правильно! Я подписал бумаги. Я имею право!

Ее рука касается моей скулы. Уверенное и нежное прикосновение. Страстный поцелуй сметает все мысли, сводит с ума. Блаженство... Уходит боль из груди, дышать, хоть и урывками, вдруг становится приятно. Воздух сладкий, голова кружится, в этом мире все плывет и вертится, лишь ее губы, ее руки, обтянутое драгоценной парчой чудесное тело настоящие.