Коля

Коля

Свет падал изрезанными бликами на стол. В очередном психозе Коля покоцал шторы. В доме прятали все острые предметы, но то и дело он умудрялся урвать то нож, то ржавое лезвие.

В прошлый раз он разрезал себе ногу — думал, что в ней живут червячки. Вася, Николай и Брцеслав. Он так и называл их по именам, вытягивая тонкие жилы.

Николай. Так Колю давно уж никто и не звал. А червя — можно.

Дебют Колиной шизки состоялся аккурат прямо в двадцать. Молодой, перспективный. Ну да, со странностями. Ну а кто без них? Как говорится, без странностей только раб сила. А Коля был гением. Учился на архитектора и уже в своём юном возрасте проектировал такие шедевры, что сам Гауди уступил бы дорогу.

Собор Святого Валентина по проекту тогда ещё Николая начали строить в рамках госпрограммы по дружбе религий. Тогда об этом говорили все — подумать только, девятнадцатилетний архитектор! Матерь божья! Интервью, приглашения в проекты, деньги.

Уже тогда мать стала замечать, что с сыном что-то не так, но списала на обстоятельства — ещё бы, столько внимания к молодому парню. А потом был день рождения и первый психоз.

- Поз-драв-ля-ем! Поз-драв-ля-ем!

Коля принимал подарки, пожелания, со всеми фотографировался. Народу было — хоть той самой жуй.

- Ну чё, брателло, поднялся? - старый уже и не друг, а так — знакомый, протянул Коле руку.

- Ну! - Коля её радостно пожал.

- Ну-ну… а—

- Коля-я-я! Николай! - раздалось с подиума-сцены.

- Сорян, - Коля оставил знакомого с так и не сказанной фразой и помчался к микрофону.

Все ждали речь. Говорить тогда Коля был мастер.

Он говорил, говорил, а потом прилетела бутылка. Уже и не важно, кто её бросил. Разве что тот самый знакомый стоял с залитыми злостью глазами.

Пиво потекло по светлой рубашке, Коля вскинул руки, закричал, упал на пол и стал резво кататься.

- Горю! Горю-ю-ю!

Толпа засмеялась — вот какой Коля затейник. Шутни-и-ик! Но представление затянулось. И зашло так далеко, что окончилось в дурке.

Голого, сорвавшего с себя одежду и побившего пару человек Колю доставили в приёмное отделение Алексеевской, откуда он вышел только через три месяца.

С тех пор не было ни праздников, ни архитектуры, ни гениальность.

Коля продолжал делать чертежи. Водил по бумаге, рисовал, проектировал. Но ни один из проектов не соответствовал здравому смыслу. Ни одно новое здание не могло быть построено: нагромождение противоречащих физике форм, вершин, углублений. Фантазии больного шизофреника. Мусор, вылитый на бумагу.

Вчера Коля опять рисовал. Голоса говорили, что нельзя делать расчёты. Нельзя.

Как-то он попытался. Проснулся в реанимации.

Парасуицид, острый психоз, пять переломов, сотрясение и отбитые почки. Благо был только пятый этаж. Жил бы выше — уже б и не жил вовсе.

Родные вздыхали, и каждый молча, даже в тайне от самого себя думал, как было бы здорово, если б хоть чуточку, но повыше.

Стопка чертежей высилась. Коля никому не давал её трогать.

Никто и не трогал. Ни стопку. Ни его.

Друзья все исчезли. Завели новых друзей, семьи и связи. Их жизни текли по сценариям. Разным, но похожим один на другой.

И только Коля жил так, будто не жил. Будто кто-то забыл для него написать сценарий.

Он уже почти не помнил, каким был. Чем дышал, что делал. Мысли и чувства съедала болезнь.

Больше не было Николая.

Мать с грустью смотрела на других пациентов, сохранных, выходивших из психоза самими собой. Они улыбались, родные забирали их из дурдома в нормальную жизнь.

С каждым психозом Коля терял остатки сознания. Становился чужим, угрюмым, озлобленным.

На чертёжных листах оставались кривые линии. Всё меньше связных образов и фигур. Всё больше хаоса, вакханалии.

- Мама, они со мной говорят, - шептал двадцатилетний Коля, - мама, мне страшно…

Она видела, как сын растворялся. Как оставалась скукоженная оболочка, терявшая человеческий облик. Казалось, в него кто-то вселялся. И этим кем-то была пустота.

Теперь, когда Коле исполнилось тридцать, он об этом даже не знал. Он не следил ни за временем, ни за сменой сезонов. Ни за годами.

Мать считала каждый день. Как последний.

Каждый день она боялась, что он снова выйдет в окно. Что он порежет себя.

Что и её зарежет.

Не раз он бросался на неё с чем-то тяжёлым. Однажды проломил голову и ушёл к себе рисовать.

Это мой крест, говорила она другим. Другие не понимали. Да отдай ты его в психушку. Ну есть же там всякие пансионаты для душевнобольных. Он же уже совсем невменяем.