Командировка

Командировка

КОМАНДИРОВКА

Ирина Верехтина

Когда начальник объявил, что нужны четыре человека для поездки в колхоз, на уборку картошки, Надя согласилась не раздумывая. В Москве стоял удивительно теплый октябрь, бабье лето медлило, не торопилось уходить. В такую погоду не хотелось сидеть целыми днями на работе, в четырех стенах. Хотелось – простора. А в колхозе – Надю ждала работа на свежем воздухе, командировочная беззаботная жизнь (Надя никогда не была в командировке, и теперь наконец узнает, что это такое), а главное – веселая компания. В Надином отделе никакой компании не было, да и быть не могло: одни сорокалетние тетки, у всех дети и даже внуки, только и разговоров – о них… Зато была – в отделе инженерной геологии, сотрудники которого тоже едут в колхоз.

Да, к чему отпираться? – В колхоз Надя ехала с определенной целью: приобщиться к дружной компании геологов. И чем черт не шутит – а вдруг?.. Так что она согласилась не раздумывая. Уже по приезде Надя запоздало поняла, что думать-то было о чем… Но думать надо было раньше…

Разместили москвичей в опустевшем осенью лагере-даче детского сада, в летних домиках с широкими окнами и тонкими, почти фанерными стенами. Отопления, естественно, не было. Московское бабье лето осталось в Москве, а здесь, под Рузой, моросил противный дождь, под напором стылых осенних ветров жалобно тренькали оконные стекла, и у Нади сжималось сердце: как она выдержит здесь две недели?

«Удобства» располагались во дворе. От дождей дорожка к будке раскисла и превратилась в сплошную лужу. Брр-р! Если к этому добавить труд на свежем воздухе (о котором мечтала Надя, сидя в теплом машбюро) – то бишь на продуваемых со всех сторон ветрами колхозных полях, куда нас отвозил автобус… Режим был почти спартанский: завтракали в семь, в семь тридцать садились в автобус (впрочем, мест на всех не хватало, и большинству приходилось стоять) и ехали на работу, а в полдень обратно в лагерь – обедать. На обед полагалось два часа, так что успевали и поесть, и за грибами сходить, благо – лес вокруг! Потом опять в автобус – и в поле. А вечером, когда в сырых сапогах хлюпает вода (оставалось только удивляться, как она туда попадала!) – ноги ледяные, спина не разгибается, перчатки промокли насквозь, так что не разогнуть сведенные от холода пальцы – вечером надо ждать, когда за нами приедет автобус. А кто не хочет ждать – можно пешком через поля. Надя как-то попробовала – пешком, и целый час шла по вспаханной земле, перепрыгивая через борозды (перешагивать не получалось – борозды были широкими). Все здорово устали, но ругать было некого: сами пошли, дураки! Романтика, одним словом. Только слово это – непереводимое.

Забегая вперед, скажу: самые светлые, самые теплые воспоминания сохранились именно об автобусе – там было тепло и сухо, а главное, не надо было ковырять стылую землю в поисках холодных и мокрых как лягушки картофелин.

Вообще-то картошку убирали комбайны, но после уборки поле должна была «принять» комиссия. Если на одном квадратном метре (по выбору) находили 200 граммов картошки, то поле комиссия «не принимала». «Зачистку» поля перед комиссией делали мы: целыми днями бестолково толклись, собирая оставшийся после комбайна картофель, которого попадалось до смешного мало. Найденную картошку складывали в ведро, а когда ведро наполнялось, ссыпали в мешок. За день набирали – всей командой – ведер сорок. Как ни старалась, как ни металась по полю наша трудолюбивая бригада – больше десяти мешков с поля собрать не получалось. Вечером приезжала машина и увозила мешки. Совхозный бригадир, устанавливающий москвичам «фронт работ», очень обижался, когда его совхоз называли колхозом. «А в чем разница?» - не поняли мы. «Разница в деньгах!» - объяснил бригадир, и мы снова его не поняли. За работу совхозный бригадир обещал заплатить. «Немного, правда, - покаялся бригадир. – Рублей по двадцать получите, если стараться будете».

Мы прикинули: двадцать рублей плюс зарплата по «основному» месту работы (в те времена зарплата составляла в среднем 160-200 рублей), плюс квартальная премия, плюс премия за то, что в совхоз ехать согласились… И повеселели. С того дня – нашего первого рабочего дня в поле – бригадира мы почти не видели, да и зачем ему в поле мерзнуть? За него мерзли мы… Надышавшись свежим воздухом до озноба (не спасали даже телогрейки) и с трудом волоча ноги в облепленных вязкой глиной сапогах, мы выползали с поля на дорогу – и на холодном, пронизывающем ветру (а нередко и под дождем) терпеливо ждали, когда за нами приедет автобус. Автобус, кстати, почти всегда приезжал вовремя, но даже когда он опаздывал – ни у кого уже не было сил возмущаться и ругаться с шофером. Все молча загружались в автобус и так же молча ехали, наслаждаясь теплом и покоем в дребезжащем салоне сельского «ветерана полевых действий», как мы прозвали наш старенький автобус.

Такой вот – труд на свежем воздухе. Но человек ко всему привыкает и ко всему приспосабливается. Привыкли и мы – втянулись, как говорится, в работу. К тому же установилась солнечная погода, мы надевали под телогрейки пару свитеров, и жизнь уже не казалась нам такой беспросветной. В ближнем овражке разводили костер, пекли в золе картошку, у кого-то нашлась колода карт… В общем, жизнь наладилась. В лагере, наконец, затопили, и в наших «фанерных» домиках стало тепло. Мы воспрянули духом.

Молодежь из отдела инженерной геологии «отрывалась» по полной программе – вечером, после ужина, они разжигали в лесу костер, жарили картошку с грибами, пели под гитару песни Визбора и танцевали под магнитофон. И никого в свою компанию не приглашали. Такой уж был отдел.