Король для Азарики

Король

Это фанфик по роману Александра Говорова "Последние Каролинги".

Другое развитие событий, нежели в "Дочери чернокнижника" - другом моем фанфике по мотивам того же романа.

«… Прибыли в град святого Ремигия, иначе называемый Реймс или Реми, первосвятители Франции и первовластители ее. Был съезд великолепный, блеск, подобного которому отчизна франков не видела со времен Людовика Благочестивого. И возложил корону Хлодвига на главу славного Эда, которого иначе называют Эвдус, Одо или Одон, не кто иной, как достопочтенный канцлер Фульк, архиепископ. И держал при этом боевой меч брат нового государя, отныне граф Парижский Роберт, а будущий тесть, герцог Трисский, держал на подушке государственное яблоко или державу» (отрывок хроники Фортуната из романа
А.А. Говорова «Последние Каролинги» — прим. автора).

Коронация — это удивительно помпезное, долгое, утомительное и (что уж тут спорить!) роскошное действо, наконец-то осталась позади.

Реймс. Блеск и роскошь вельмож и высшего духовенства, высокопарные речи придворных, лесть. Все клялись в верности новому монарху. И король клялся тоже — таков старинный обычай — сохранить привилегии Церкви и защищать и поддерживать всех своих верных — как духовных, так и светских.

Поздравления. Праздник. Подобострастие. Сказочная красавица, которая через несколько дней станет его королевой. Холодный блеск бриллиантов, которыми усыпана Аола. Холоднее льда — только ее улыбка.
Холод короны на голове. Той самой короны, почти затмившей его разум. О которой он только и думал все последние месяцы. Он решил получить ее и получил.

Компьень. Новая резиденция. Праздник. Блеск нарядов. Роскошный стол. Танцы. Вино — рекой. Похмелье. Ведро воды на голову. Брезгливо-недовольное личико Аолы.
И другое лицо. Которое не забыть и не изгнать из воспоминаний. Это человека легко изгнать, чтобы он где-нибудь в другом месте жил… или умер. А память — она остается. Не прогонишь.
Что же (или кто) тебя так растревожило, король, победитель норманнов, прекрасный Эд?

— Что же ты не радуешься? — этот голос он услышал явственно, хотя знал, что один в своих покоях. Резко повернулся. В зеркале увидел лицо. Очень похожее на его собственное, только моложе. Глаза смотрят прямо и честно. Таким он был 7 лет назад, до норманнской неволи.
— Я радуюсь, — глухо ответил он.
— Хоть самому себе не ври.
— Ну что ты можешь понимать?!
— Многое. Например, то, что раньше ты был честнее.
— А сейчас я стал бесчестным? — в ярости выкрикнул король. — Думай, что болтаешь!
— Мне все можно болтать, ведь я — это ты. Да, раньше ты не вышвырнул бы <i>ее</i> вон.
— Но я и сейчас… не вышвырнул! Я только…
— Вот-вот. Подбери подходящее слово. Что, трудно? Ничего, подумай, в другой раз скажешь!
Король на миг закрыл глаза, а когда открыл их снова, из зеркала на него смотрел он сам, Эд Робертин, король. И, конечно, изображение молчало. Иначе и быть не могло.

Охота. Рев труб и рогов. Все величие и блеск королевства — вокруг короля. Восторженные вопли крестьян и горожан на обратном пути. Почти как тогда, после Монфокона. Но тогда он был так рад, счастлив, горд!
И уверен, что ему все по плечу. А сейчас нет этого ослепительного блеска радости.
— Что же ты не рад? — вновь тот же голос.
Король знал ответ на этот вопрос.

Он быстро шел по галерее дворца к своим покоям, когда внимание невольно привлек шум. Шум, доносившийся из небольшой комнаты, как раз рядом с его покоями. Вот уже больше месяца комната пустовала. А раньше в ней жил Озрик, верный оруженосец Эда, прозванный Оборотнем. Тот самый, которого однажды привезли во дворец полумертвым. Бедняга никому не давал осмотреть себя… пока был в сознании. Но, весь избитый и окровавленный, он все-таки впал в глубокий обморок. И тогда все выяснилось.

— Я же говорю, боюсь прикасаться к вещам оборотня! — испуганно говорил один голос. — Вдруг этот богопротивный Озрик наложил какое-нибудь заклятье?
— Говорят, он добрый был, — возразил второй голос. — А мы с тобой должны выполнить приказ госпожи. Выноси вещи, видишь, их совсем мало!
Обе молодые служанки вскрикнули, увидев в дверях высокую фигуру короля.
— Что вы здесь делаете? — резко спросил он. — Как посмели войти сюда?
Насмерть перепуганные девушки повалились к его ногам.
— О ваше величество, — со слезами проговорила одна, — простите нас, мы лишь выполняли приказание вашей невесты…
— Какое именно?
— Государь, госпожа пожелала устроить здесь что-то вроде гардеробной. А все вещи, что в комнате, велела сжечь.
— Убирайтесь.
Голос короля был тих, но так страшен, что девушки в ту же секунду опрометью бросились в коридор, оттуда — на лестницу, и пришли в себя лишь во дворе.

Если бы не слой пыли, которым была покрыта вся мебель, можно было подумать, что Озрик вышел лишь ненадолго. Сундук был уже открыт служанками, но вынуть из него вещи не успели. Странно, подумалось ему, почему <i>она</i> оставила вещи? Их и было-то не много. Вот несколько рубашек и штанов, туника — всего одна. На кровати — легкий плащ, который Озрик часто носил. Король поднял, сжал в руках оставленное одеяние. Оказалось, оно сохранило бесконечно милый аромат лесных цветов и трав. Ее аромат.
На покрывале что-то блеснуло. Он вгляделся. Кошелек, а из него высыпались несколько золотых солидов. Этот кошелек он велел передать ей. Когда уезжал в тот самый поход… без нее. И знал, что, вернувшись, уже не увидит ее в Компьене.

Его майордом был честен и выполнил приказ. Но почему кошелек здесь? И все ее вещи?
О нет, это было сделано не напоказ. Он слишком хорошо знал ее. Она просто повиновалась ему, как обычно, но и была потрясена тем, что все произошло вот так, буднично и просто. И даже не подумала о том, чтобы собрать вещи. И никому не пришло в голову ей помочь.
Ну конечно, все они выслуживались перед ним. Это хоть понятно. А он сам? Перед кем выслуживался блистательный граф Парижский, почти король, когда не пожелал потратить на прощание с нею несколько минут своего времени? Перед Фульком, перед Кривым Локтем? Перед Аолой и ее отцом?
Он горько и язвительно засмеялся. Он просто не знал тогда, что ей сказать! Она поняла это? Или теперь считает его трусом? Она ведь не знает, что он сидел возле нее первые три ночи, самые тяжелые. И помогал ухаживать за нею, и сжимал ее ручку, и уговаривал потерпеть, хотя она постоянно бредила и не могла слышать его. А потом больше не приходил! Пришел бы — и уже не смог уйти от нее. А как же тогда корона?
И Аола, невеста?