Корона из соли и пепла

Глава первая. Старые нити, новые кружева

«Со смерти короля Стефана прошло уже почти полвека, а споры о его правлении все еще не утихают, и, наверное, еще долго не утихнут. В самом деле, могло ли все сложиться иначе? Кем были те три женщины, что последовательно сменили друг друга на троне Лагоссы? В самом ли деле имело место проклятие, или проклятием следует называть роковое стечение обстоятельств? Мне кажется суть «проклятия» следует искать в характере короля Стефана и помнить, что все самое дурное, что он начинал свой путь с искренней верой в добро».

Карлина, смиренная сестра обители «Невинных душ», предисловие к «Хроникам царствования».

1.

Столица великой, неделимой и, как водится, непобедимой Лагоссы, славная Каверия, нежилась в полуденном зное как большая рыжая кошка. Подставляла жарким лучам спину - красную черепицу крыш, стены из белого песчаника. Сверкала зелеными глазами двух заливов, между которыми стоял уже четыре столетия королевский замок, ныне именуемый «Старым», поскольку на холме возле города все строился и строился новый, уже лет двадцать как строился, ну, да и бог с ним. Ну а дальше уже, насколько хватало взгляда, стелился шелк моря, сверкающего, коварного, то несущего к Каверии корабли, груженные товарами со всех концов света, то разбивающего суда о скалы. Когда-то хозяева здешних мест и жили тем, что приносил шторм, а заодно грабили суда, потерпевшие бедствие, а оставшихся в живых продавали в рабство, ну, или освобождали за выкуп. На том и разбогатели. Но потом, конечно, остепенились. Дикие времена были, дикие.

Ветер с моря задувал в распахнутое настежь окно. Король Стефан кинул неприязненный взгляд на аккуратную стопку бумаг, ожидающих его подписи, втайне мечтая, чтобы ветер взял их и подхватил, развеял над волнами и скалами. На вспотевший лоб упала белокурая прядь. Было жарко. Особенно жарко было в наглухо застегнутом (ибо королевское достоинство), черном (ибо траур) камзоле. Хотелось бросить все, и сбежать. Пройтись на лодке под парусом, смыть ветром и морской соленой водой все неудовольствие и раздражение этого дня. Или уйти в фехтовальную залу и изнурять себя выпадами и защитами, пока в голове не останется ни одной мысли, зато руки и ноги нальются гудящей, приятной тяжестью. Но молодой король, сидящий на троне без году неделя, еще не относивший траур по почившему отцу, не имеет права выказывать неудовольствие тем, что вынужден с раннего утра заниматься государственными делами. Нет, он должен относиться к ним со всем вниманием, и разобрать каждое, каким бы незначительным оно ни казалось.

Стефан в досаде дернул кружевной манжет, но стоически принялся перечитывать бумагу, исписанную убористым почерком секретаря. Из молодого короля притворщик был плохой. Не то, что из главного королевского магистра, этого лицемерного хорька, ожидающего рескрипта государя. На гладком, значительном лице которого читалось только всемерная любовь к молодому монарху. Точно такую же любовь к монарху, только прежнему, Стефан читал на этом лице в прежнее царствование. Можно было смело сказать, что менялись времена года, сменялись короли, но не выражение на физиономии энна Эйлика Россе. Оно оставалось неизменным, как величие Лагоссы, и, скорее всего, таковым останется до гроба. Стефан получил магистра, если так можно выразиться, в наследство. Отец не доверял энну Россе, но ценил его. Магистр обладал незаурядным талантом вникать во все и сразу, а также делать деньги практически из воздуха, виртуозно придумывая и вводя новые налоги. Молодой король не доверял и не ценил, но поделать ничего не мог, приходилось терпеть, ибо четырнадцатая таблица Каверийского Права гласила: «В течение года после коронации новый государь не имеет права менять магистров, коннетаблей, исповедников и прочих иных важных лиц». Вот так-то, государь. Не имеешь, даже если очень хочется.

– Что это, энн магистр? – нахмурившись, спросил Стефан, когда ему, наконец, удалось продраться сквозь хитросплетения казенного языка.

Энн магистр, он же лицемерный хорек, откашлялся, поклонился, обдав короля запахом сладчайших духов, исходившим от плоеного кружевного воротника и щегольского траурного лилового камзола.

– Это, Ваше величество, прошение от герцога Ренарда Арниери, брата энны Нианы, нашей возлюбленной королевы.

Еще один поклон в сторону окна, где в кресле за вышиванием сидела королева, которая, хмыкнул Стефан, надо же, какое совпадение, именно сегодня решила заняться рукоделием там, где решаются государственные дела, будто своих покоев ей мало. И до сего момента, кстати сказать, сидела тише воды, ниже травы, а тут, смотри-ка, встрепенулась.

– Поскольку в этом году истекает установленный законом срок, энн Ренард нижайше просит назначить его тенетатом силезианских копий вместо графини Регины Оддиго.

Король скривился, словно хлебнул плохого вина. Нижайше, ну да, конечно. Более надменного поганца, чем герцог Ренард, и представить себе трудно. Горд, дерзок и заносчив. И, кстати, трудно себе представить более красивую женщину, чем рыжеволосая графиня Регина, приходившуюся королю теткой. Правда, столь близкое родство не предполагало между теткой и племянником каких-то нежных чувств. Но и неприязни к графине молодой король не испытывал, в отличие, допустим, от богоданной супруги и ее брата, которые тоже приходились ему родичами. Но как говорят? С такой родней врагов не надо? Истинно так. Стефан неприязненно покосился на супругу, чей хрупкий стан и бледное лицо не вызывали в нем никаких желаний, кроме желания оказаться где-нибудь подальше от супружеского ложа. К сожалению, покойный король, заботливый батюшка, договариваясь об этом браке, менее всего брал в расчет желания сына. Батюшка теперь в могиле, а Стефан живи и мучайся. Как каторжники на тех самых силезианских копях, навечно прикованные друг к другу попарно, дабы не сбежали. Взглядом молодой король (совсем молодой, и двадцати трех лет еще не миновало, как появился Его величество на свет) нашел на карте, лежащей тут же, на столе, Силезию, словно обдумывая прошение.